Книга Лазарит. Тень меча - Симона Вилар

— А вот свежая и холодная вода из источника Святого Иоанна! Извольте пригубить!

— Кому кебаб?[50] Ароматный, сочный кебаб прямо с угольев!

— Бастурма, пилав, лаваш! Бастурма, пилав, лаваш!

— Кому нужен носильщик? Вы только взгляните, что за мускулы, что за плечи!

— Ковать лошадей! Ковать лошадей.

— Эй, погонщик! Убери своих двугорбых с дороги! Из-за этих смрадных тварей не может проехать благородный господин!

Последняя реплика была обращена к погонщику в засаленной чалме, который беспечно кейфовал прямо в пыли, привалившись к покрытому попоной облезлому боку дремлющего верблюда. На окрик погонщик приподнялся, окинул взглядом улицу и возмущенно возопил:

— С каких это пор презренная еврейская собака стала зваться благородным господином?

В ту же секунду длинный ременный бич рассек воздух и обвился вокруг тощей груди лентяя, оставив кровавый рубец. Погонщик отчаянно завизжал.

— Прочь с дороги, немытый шакал! — рыкнул рыжий Эйрик, сматывая на кнутовище ремень. — Прочь, пока я не содрал с тебя остатки кожи за то, что ты распускаешь свой грязный язык и пачкаешь имя моего рыцаря!

Только теперь погонщик понял свою оплошность: справа от молодого купца-еврея восседал на рослом коне рыцарь-госпитальер. Лицо его было холодным и замкнутым, словно ровным счетом ничего не происходило. Вот почему так разгневался этот оруженосец — здоровенный варанг в кожаных доспехах и круглом шлеме, из-под которого выбивались огненные косы.

— Прошу простить меня, высокородный и великодушный господин! — затянул погонщик, торопливо отползая к своим верблюдам. — Клянусь бородой пророка, глаза мне изменили. Всему виной эти вездесущие евреи, от них нигде нет спасения…

Исполненный важности госпитальер, облаченный в черную котту[51] с белым крестом, тем временем проследовал мимо, обмениваясь замечаниями с молодым евреем. Погонщик моментально умолк, а когда всадники удалились на безопасное расстояние, с ожесточением сплюнул на землю.

— Проклятые кафиры[52] совсем стыд потеряли и готовы за деньги прислуживать еврейским собакам! Как же так — ведь они твердят, что именно евреи замучили их лживого бога? Да уведут девятнадцать грозных стражей и тех и других в самые страшные бездны ада!

Его злобного ворчания путники не слышали — они уже въезжали в широкие ворота караван-сарая. Само здание было двухэтажным, оно окружало просторный прямоугольный двор, на который выходила двухъярусная галерея с арочными сводами. На верхнем ярусе галереи находились комнаты для постояльцев побогаче, а расположенные внизу помещения предоставлялись простым путникам. Там же располагались склады, конюшня, помещения для вьючных верблюдов и ослов. В центре двора имелся небольшой квадратный водоем, откуда слуги черпали воду для кухни и наполняли каменные корыта, из которых поили животных.

Ехавший стремя в стремя с Мартином Иосиф первым заметил спускавшегося с верхнего яруса галереи Сабира. Сарацин заранее обосновался в караван-сарае, дабы оставить за собой комнаты, предназначавшиеся для сына Ашера бен Соломона и мнимого госпитальера. Сабир был в одежде простого слуги-проводника: в однотонном халате поверх гамбезона[53] и темной чалме. Ему и Эйрику предстояло изображать спутников рыцаря д'Анэ, который якобы согласился взять под свое покровительство еврейского торговца Иосифа — разумеется, за внушительную плату. Иосифа также сопровождала охрана, состоявшая из нескольких ромейских воинов, — это были проверенные Ашером люди, не единожды исполнявшие поручения даяна.

Сабир держался, как и полагается слуге, — скромно, но без подобострастия. Закончив отдавать прислуге караван-сарая указания относительно имущества вновь прибывших, он поднялся с Мартином на галерею, откуда был хорошо виден двор.

— С кем нам предстоит ехать в составе каравана, Сабир? — негромко поинтересовался рыцарь.

Сарацин сообщил, что уже сговорился с караванщиком об оплате, внес задаток и, если ничто неожиданно не помешает, уже через день-два караван тронется в путь. Вожака каравана зовут Евматий, он надежный человек, и защита в пути будет неплохой. Больше того: среди путников, присоединившихся к купцам, будет небольшой отряд тамплиеров — с них не берут платы, но они обязуются обеспечивать безопасность людей и животных на всем протяжении пути.

— У тебя это не вызывает опасений, Мартин? — поинтересовался Сабир.

Его беспокойство имело основания. В битвах с сарацинами тамплиеры и госпитальеры сражались плечом к плечу, но в мирное время рыцари соперничавших орденов не жаловали друг друга.

Мартин в ответ пожал плечами, заметив, что станет держаться подальше от храмовников, и спросил:

— Что тебе удалось вызнать за это время об интересующей нас даме?

Сабир невозмутимо сдвинул чалму на лоб.

— Она уже здесь. Прибыла две недели назад, сразу после того, как по особому повелению Исаака Ангела[54] ей и ее супругу было приказано покинуть Константинополь. Некий скандал, связанный с их проживанием во дворце вдовствующей императрицы Агнессы. Не знаю, в чем там суть, но эта английская дама ведет себя как ни в чем не бывало, к ней по-прежнему заискивают, добиваясь ее милостей. Она и здесь умудрилась собрать вокруг себя нечто вроде маленького двора, которым помыкает как ей заблагорассудится. А разве не сказано в Коране о женщинах: «Пусть они потупляют свои взоры»? Эта же полна дерзости…

— Не забывай, Сабир, что она — родственница короля Англии, — отбрасывая длинную прядь со лба, заметил Мартин. — Тебе это нелегко понять, друг мой, но у франков знатные дамы считаются неким идеалом, которому предписано поклоняться и воспевать. Это зовется куртуазностью. Дамам полагается во всем уступать, осыпать их любезностями, целовать их руки. Христиане почитают Деву Марию, мать Иисуса, которую вы, мусульмане, зовете Мариам. И в лице каждой дамы они усматривают отблеск непорочной святости, присущей их небесной покровительнице. Но лишь при условии, что эта дама непорочна, возвышенна и действительно достойна поклонения.