Книга Обреченный царевич - Михаил Попов

– Послушай, Мериптах, все равно нечем заняться, давай я доскажу тебе ту историю, что уже дважды начинал сегодня.

Мальчик медленно повернул голову в его сторону, не понимая, что такое, какая еще история?

Но учитель уже, видимо, сверился с каким-то своим замыслом и решил, что пришло самое время рассказывать истории.

– Нас прервали в том месте, где мы увидели множество мертвецов, восставших из погребений и с пением гимна приблизившихся к Ладье Вечности.

Мериптах нетерпеливо и недовольно махнул рукой. О суде ли Озириса было ему не знать, лучшему ученику «Дома жизни».

Лицо Ти оживилось, его обрадовало то, что ученик все же слушает его.

Передовая часть толпы, сопровождающая носилки Апопа, подкатилась к стене, к которой одним боком примыкал пленивший ученика и учителя жаркий дворик. Это были в основном пьяноватая беднота и чернокожие бездельники, спешащие прежде специальных глашатаев объявить городу, что приближается, вот уже показалась, вот она сияет, и громоблистает процессия фараона.

Ненавидимый большей частью населения на расстоянии как варвар-поработитель, азиат и нечистый, Апоп был восторженно принимаем сегодня, в момент своего неожиданного, столь лестного для сердец жителей старой столицы, появления.

Снизошел!

Осчастливил!

«Божественный», «благодетель», «хранитель», «дарующий», «повелитель Верхнего и Нижнего» – пена, состоящая из этих словесных обрывков, хлестала в стену колодца с двумя пальмами, смешиваясь с белой пылью, поднятой экстатически бьющими в землю пятками, она вставала выше стен и становилась как бы видимой.

Сквозь широкие, объемные гулы праздничных барабанов начала проступать дробь более мелких ударов – стук конских копыт. Всадники шаззу въезжали на площадь, раздвигая по сторонам радостно беснующуюся людскую массу. Шеренги черных кожаных фигур на понурых, влажных от жары лошадях. Мериптах наблюдал сцены показательных казней по несколько раз в год, и теперь, хотя он и не мог видеть ничего, он все видел отлично.

Вот выбегают глашатаи – Мериптах отчетливо представлял, как их стройный, совместный крик раздвигает шум толпы, так же как всадники перед этим раздвинули саму толпу.

«О, Апоп! Апоп! Апоп! Апоп! Апоп!»

По бокам этого громогласного причитания начинает вздыматься и закипать звучное нетерпение толпы. Руки взлетели остриями ладоней вверх, кто-то приплясывал в сумасшедшем темпе, как будто стараясь взбежать вверх по воздуху. Самые впечатлительные падали на колени и старались разорвать себе рты, вставив пальцы в рот. Лопнул барабан, раскроенный обезумевшей колотушкой. Общий грохот хромал всего несколько ударов, и ряды звуков снова сомкнулись.

В этот именно момент выплыли в центр площади носилки фараона, и шум, стоящий за стеной, перестал делиться на отдельные звуки, сам сделавшись непроницаемой стеной.

В этом месте всегда показывают народу преступников.

Два молчаливых и как бы даже безучастных азиата, привычно, по-кавалерийски, покачиваясь на каждом шаге, вытащили на всеобщее обозрение толстого, голого, безумно выпучившего глаза мужчину, со сломанным, распухшим носом, с синяками по всему колыхающемуся телу, с распяленным для бессмысленных оправданий ртом, и бросили в пыль. К нему, жалко лежащему, с жалко выставленными на всеобщее обозрение половыми органами, подвели невысокого юношу с прижатыми к животу руками и остановившимся взглядом. Ему показали на лежащего. Мужчина жутко заныл, обнажая верхнюю челюсть с двумя длинными, черными зубами, и попытался поднять кривую руку. «Это он?» – спросил старший глашатай. Юноша торопливо кивнул. Толпа взвыла. Юношу тут же запихнули в щель меж кожаными воинами.

Трудно даже вообразить, сколь ненавистно мужеложство сердцу настоящего египтянина. В толпе криков невозможно было различить звуки, с которыми булыжники и куски кирпичей месили тело жирного преступника.

Мериптах побледнел и резко повернулся к учителю, мучительно сглатывавшему слюну после соревнования голосом с мощью наружного шума.

– За мной приходил Себек, теперь за мной пришел Апоп, – тихо, рассудительно сказал Мериптах, глядя в стену мимо учителя.

Тот дернулся от радости. Бороденка его затряслась, глаза предприимчиво забегали.

– Да, да, мальчик, за тобой. Хорошо, что ты это понял, что сразу понял. Он ужасен. От вас в «Доме жизни» специально скрывали эту историю, про змея. Эта ничтожная жаба Птахотеп боялся, что до ушей Апопа дойдет, о чем говорят в «Доме жизни» в храме Птаха.

Мальчик потрясенно поглядел на учителя. Ему было непонятно, как служитель Птаха может говорить такие слова в адрес верховного жреца своего бога. Параллельно у него в голове развивалась и другая мысль.

– Батюшка сказал, что мне нужно спрятаться, потому что…

Ти возмущенно застучал единственной ладонью по глиняному полу:

– Тебе не прятаться надо, Мериптах, а бежать. Я помогу тебе. Здесь в Мемфисе тебя никто не защитит. Апоп ужасен и всемогущ. Только вся сила Ра, вместе с силой прочих богов, способна ему противостоять.

Мериптах медленно покачал головой:

– Батюшка велел мне сидеть здесь, и я буду сидеть здесь. Он лучше знает, он князь, он мой отец. Он все предусмотрел.

– Он не князь перед лицом Апопа, но пыль! Если змей скажет: приведите Мериптаха, тебя приведут.

Мальчик вздохнул:

– Если за мною придет батюшка, я пойду с ним. Он сказал, что идти я могу только с ним, приказание ни с кем не может быть передано. Он не может пожелать для меня плохого. Куда бы он меня ни повел, я пойду с ним.

Жестоко расчесывая себе живот – его мутило от нелепости этого упорства, – учитель шипел не хуже какой-нибудь змеи:

– Сам князь Бакенсети не явится за тобою. Как ты себе это представляешь? Он бросит своего гостя фараона, возлюбленного своего царя Авариса, полезет в подземный ход, потом станет бродить по саду визиря?!

– Если придут за мною чужие люди, я убегу отсюда дальше и спрячусь вон в том амбаре.

Учитель вскочил и отчаянно обнял пальму.

– Какой амбар?! От кого может защитить амбар, тебя найдут там сразу же. От змея амбар не спасет! Тебе надо бежать! Я тебе помогу, ты мой ученик, я успел привязаться к тебе, мне не хочется, чтобы с тобой произошло что-нибудь ужасное. Когда змей уплывет из Мемфиса, ты вернешься к своему отцу, и он будет благодарен мне за твое спасение.

Ти говорил, говорил, кружил по дворику, размахивая рукой целой и обрубком руки. Говорил все более страстно и убедительно, но мальчик его не слышал. Тупо смотрел перед собой, не шевелясь, как будто из страха потерять при неосторожном движении собранную в кулак уверенность в правильности того, что он делает.

Пыль, поднятая бешеной, но справедливой казнью там, за стеною, теперь замедленным белым дождем бесшумно рушилась на странную эту сцену. Мечущийся Ти вдруг замер, поднял голову, прищурился и начал жутко перхать, так, словно в горло ему запихнули целую горсть песка.