Книга Красные пинкертоны - Вячеслав Белоусов

Эффект был таков, что в зале все вскочили на ноги. Распятов первым закричал: «Долой!» Мейнц пищал: «Давно их в шею!» Остальные угрожающе топали ногами: «Смерть врагам революции! Сталина не отдадим!»

— Спокойно, товарищи! — поднял руку Странников. — Отщепенцы получили должный отпор. И мы не позволим, чтоб их желания, подобно ядовитым змеям, расползались и жалили наших товарищей. Коллектив у нас крепкий. А Таскаев, я думаю, уже понял, в какую канаву угодил.

Таскаев безмолвствовал и покачивал головой, словно от тяжёлого удара.

— Кто же вас сподвиг на эту статейку, Таскаев? — понаблюдав за ним, спросил ответственный секретарь. — Неужели в наших рядах прячутся гадюки? Товарищ Мейнц, вы что скажете?

— Есть, товарищ ответственный секретарь! — выскочил из-за стола и побежал к Странникову заворготделом. — Есть, к сожалению такие.

— Плохо! Очень плохо! Допускаете проникновение чуждого элемента в наши стройные ряды, — смерил его хмурым взглядом Странников. — Проведите проверку, как это могло случиться, и доложите мне.

— Будет сделано. У нас скоро чистка намечается…

— До чистки всё выясните, — секретарь сел за стол на место Таскаева, не приглашая садиться остальных, но они тут же сгрудились возле него, оттесняя бывшего докладчика за спины. — В связи с происшедшим, — продолжал Странников, — предлагаю конференцию перенести на два дня. Доклад поручаю переработать товарищам Мейнцу и Распятову. Справитесь, товарищи?

Он обернулся, отыскивая, оба уже стояли навытяжку рядом, идеолог — с левой стороны, организатор — по правую руку. Странников поднял голову:

— А то, вишь ты, нашлись умники, которым единоначалие не по нраву! Далеко удочки закинули. Замыслили расколоть наши плотные ряды…

— Я предлагаю не переносить конференцию, товарищ ответственный секретарь, — вдруг выпалил Мейнц.

— Почему? — откинулся на спинку стула Странников.

— Весь аппарат сейчас же сядет устранять упущения Таскаева. — Мейнц высоко держал голову, а грудь его прямо-таки бугрилась от вдохновения. — Мы с товарищем Распятовым не подведём. Доклад будет готов к сроку!

— Вот это по-нашему, по-большевистски! — поднявшись, обнял его Странников. — Я в вас никогда не сомневался.

VIII

В кабинете у Странникова разрывались звонками телефоны, несколько раз забегала секретарша с выпученными глазами, но он зло отмахивался, гнал, не давая открыть рта. Мейнц и Распятов, вместе и поодиночке возникая, ожидали приёма с пачками бумаг, ответственный секретарь никого не принимал. При галстуке и в пиджаке, закинув руки за голову, он уже несколько часов метался на продавленном диване, курил папиросу за папиросой, гася окурки в пепельницу, перемещенную на пол.

Он дотошно перемалывал недавнюю историю с незадавшимся докладом, лихорадочно тасуя ситуацию то одними, то другими фактами, домысливая варианты возможных последствий. Что хорошего можно было выжать из поганой и опасной катавасии, вольно или невольно устроенной вторым секретарём, которому он поручил такое важное дело? Главное, тот уже не раз справлялся с подобного рода заданиями, своевременно выходил с честью: его писанина к различным мероприятиям, пленумам, активам, кворумам, совещаниям не отличалась, конечно, красками, глубокими мыслями или сочными эпитетами, но была добротна, соответствовала политическим течениям, насыщена дельными призывами и подобранными по смыслу лозунгами. Единственным недостатком страдал Таскаев — волокитчик и тяготел к объёмам трудов. Но из большого легче сделать малое, и Странников правил, не стесняясь, вычёркивал повторения, замысловатые выверты, философские измышления, кроил направо и налево. От этого писанина выигрывала, короткие фразы звучали строже и звонче, звали вперёд, мысли становились яснее, так как ответственный секретарь был приучен к краткости и определённости. «Да» и «нет» предпочитал «мне кажется» и занудному «мне представляется». За таким туманом никакой позиции и лица автора. Творения Таскаева после его обработки превращались в пламенные острые речи трибуна. А в этот раз? От опуса за версту несло вредительством!

С другой стороны, ну какой к чёрту Таскаев вредитель-оппозиционер? Простой дурак! Ему по глупости подсунули непроверенный материал, второпях состряпанный кем-то из подчинённых клерков, и он, зашиваясь, не вникнув, включил его в общий текст. Так могло быть. Если так?.. Если так, то всё достаточно просто — один осёл пошёл дорожкой другого с закрытыми зенками! Выпороть обоих и забыть как дурное недоразумение. Мало их было, недоумков, неумех и глупых писак! Скольких он выгнал сразу, лихо ораторствовавших, но не умевших слепить двух слов на бумаге! Аппаратчик — прежде всего бумаготворческая личность. Допустим, что здесь как раз такой вариант, тогда погнать Таскаева из вторых секретарей в какой-нибудь глухой район на перековку, поручить дохлое хозяйство или под чистку подвести?.. Под чистку! Это будет выглядеть очень принципиально, и в крайкоме не посмеют заартачиться. У Таскаева, кажется, там и нет никого, чтобы глотку за него драл да смог защитить?..

Но если заведомо вредные идейки собраны умышленно и втиснуты не дураком, а кем-то со злой целью опорочить его, Странникова, то… Ведь это ему надо было читать такую мерзость на конференции!.. Потом никто уже не стал бы разбираться, кто автор, шкуру драли бы с того, кто с трибуны на весь зал вредные тезисы бросал, призывал против партии, против Сталина!..

От гнева секретаря перекосило, голова совсем пошла кругом. Он едва сдерживался. Однако артачилась и ещё билась холодная мысль, зачем это делать Таскаеву, который с первых дней носил за ним портфель на всех партийных кворумах, с его голоса пел и не мыслил ни шага в сторону, а ведь были стычки! Таскаев всегда дрался за его установки и неуклонно отстаивал их. Вернее и преданней исполнителя не было.

Выходит, Таскаева самого подставили. Человека, к которому он испытывал полное доверие, использовали против него! Вот дела… Его даже прошиб холодный пот. Да тут попахивает настоящим антипартийным заговором! Подкопом под ответственного секретаря губкома!

Странникову вспомнились вдруг бессонные ночи и волнительные дни, когда в Москве решался вопрос о возможности его назначения. Вспомнились те величественные апартаменты, в которые он был приглашён, впервые попав в столицу. Вступив тогда на порог, переполненный гордостью, восторгом и другими романтичными чувствами, он был подавлен мрачностью и могильной тишиной, царившей вокруг него. Особенно давил на психику высокий и длинный коридор.

Стараясь бороться с подкатившей к сердцу волной необъяснимой тревоги и холода, не чувствуя за собой никаких провинностей, невольно он выговорил пришедшие на ум строки:

Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу…[11]

Опередивший его провожатый не оборачивался и не умерял широкого шага, и он, озираясь, пустился его догонять, тщетно ещё надеясь встретить хоть какую живую душу. Пуст был коридор.