Книга Подарок судьбы - Полина Федорова

— Господин Поль дал вполне исчерпывающее объяснение. Но я вижу, вы на меня за что-то гневаетесь? — ответил, наконец, Косливцеву Болховской.

— Ежели две барышни доходят до смертоубийства, гневно произнес командор, — то виной тому, несомненно, мужчина. Я подозреваю, что причиной сего смертельно опасного инцидента были вы.

Болховской промолчал, лишь на миг покаянно склонив голову.

— А посему, милостивый государь, я отзываю свое согласие на ваше предложение касательно руки моей дочери. Пусть лучше в девках состарится, чем молодой в могилу сойдет.

— Батюшка!

— Петр Антонович! — одновременно воскликнули Анна и Болховской.

— Не перечьте мне! С вами, Борис Сергеевич, вечно одна маята и докука. Надеялся я, что вы угомонились, но вижу, что не будет ей с вами спокойной, благостной жизни!

— Спокойной жизни я ей и не обещаю, да она и сама не позволит. В одном поклясться могу, что буду любить и лелеять Анну до своего смертного часа, — пылко воскликнул Болховской. — Жизнь за нее отдам.

— Батюшка, голубчик, пожалей меня! — присоединилась к мольбе Бориса Анна.

Лицо командора было непроницаемо. В отчаянии она опустилась перед отцом на колени и потянула за собой Бориса.

— Не сойдем с этого места, пока не дадите своего благословения!

В аллее наступила напряженная тишина. Командор растерянно посмотрел на две склоненные перед ним головы, пожевал губами, насупил брови и, тяжело вздохнув, сказал:

— Поступайте, как знаете.

— А благословение? — подняла на него ясный взор Анна.

— Оно всегда с тобой, егоза, ты же знаешь, — проворчал Петр Антонович, резко развернулся и, заложив руки за спину, двинулся к дому.

— Ох, Аннета, и нелегкая эта участь быть твоим женихом. Эдак у меня точно коленки назад повыворачиваются, как у кузнечика, — прошептал Анне Болховской, поднимаясь с колен. — Одно утешает, что оно того стоит.

ЭПИЛОГ

Дорога в Петербург лежит через Москву. А в Москву надлежит ехать Старым Московским трактом, проходящим через Адмиралтейскую слободу. Однако карета князя Болховского, миновав крепость, повернула на Седмиозерский тракт, держа путь в Кизическую слободу. Возле погоста Кизического монастыря карета остановилась.

— Ты пойдешь? — спросил Борис.

— А можно я подожду тебя здесь? — вскинула на князя глаза Анна. — Меня почему-то пугает, что придется смотреть на эти могильные плиты и кресты.

— Если мне не изменяет память, ты никогда ничего не боялась, — удивился Болховской. — С каких это пор ты стала такой пугливой?

— С тех самых, как стала твоей невестой. Странно как-то это на меня действует, — посмотрела она лукаво на Бориса. — А ты ступай, только недолго. А то я затоскую и умру.

— Ладно, ты, пожалуйста, не уходи никуда, — улыбнулся Борис.

— Не уйду, — тихо ответила Анна с нежными интонациями в голосе, каких, кроме князя Бориса, никто еще не слышал в сем подлунном мире. — Даже и не надейся.

Борис открыл дверцу и, не опуская откидных ступенек, ловко спрыгнул на землю.

«Мальчишка», — подумала Анна и улыбнулась.

Борис мельком глянул на дорожную коляску с притороченными баулами и откидным кожаным верхом, одиноко стоящую прямо у ворот кладбища, и пошел, позвякивая шпорами, по пустым в этот час аллеям кладбища. Вот могила князя Трубецкого, за ней обелиск поручика Ильина с барельефами и мраморная плита над могилой Вареньки Коковцевой, первой жертвы Романовской. А вот и могила самой Лизаньки под дубовым крестом, вместо коего, верно, лучше бы подошел осиновый кол. Но немногие знали настоящую причину ее смерти, а сведущие предпочитали помалкивать. К чему выносить сор из избы? Да и жаль было матушку Романовской, Амалию Ивановну, и по сей день безутешную в своем горе. Посему схоронили Лизавету не как убийцу, а по традиционному христианскому обряду, дабы грешная душа ее пребывала в покое и не теряла надежды на воскресение. Ведь любовь сродни болезни, а иногда и сама болезнь…

Князь Борис едва не принял за изваяние человека, недвижимо стоящего близ нового большого креста, на котором медно светилась квадратная табличка:

Девица Елизавета Васильева дочь Романовская

Родилась в 1797 году августа 26 дня.

Скончалась в 1817 году августа 23 дня,

Не дожив до совершеннолетия

Один год и три дни.

Прими, Господь, душу ее

И не оставь своим прощением.

Человек стоял, сгорбившись, и лишь отдаленно напоминал отставного поручика Кекина, потому Болховской весьма нерешительно произнес:

— Нафанаил Филиппович, это ты?

Кекин обернулся не сразу, и князь Борис поежился, встретившись с его взглядом. Так смотрел на него под Дрезденом смертельно раненный и доживающий последние минуты жизни корнет Ухтомский.

— Я, — еле слышно ответил Кекин.

— Эко тебя скукожило, — не нашелся более ничего сказать Болховской, с тревогой глядя на фронтового товарища. — Не стоит она того, чтобы из-за нее так убиваться.

— Знаю, — тихо ответил Кекин. — Все знаю. А вот поди ж ты, точит и точит…

— Ну, это всегда так, — с участием посмотрел в глаза Нафанаилу Борис. — Потом проходит… Коляска дорожная у ворот — не твоя ли? — спросил он, дабы перевести разговор на другую тему.

— Моя.

— Уезжаешь куда?

— Уезжаю. В имение свое под Нижним Новгородом.

— Вот это правильно, — одобрил решение товарища Болховской. — Развеяться тебе теперь самое время. Да и заботами нагрузиться не мешает. Забота, сам знаешь, отвлекает, — положил руку на плечо Кекина Борис. — Где забота, там и работа. А работа, она, брат, лечит. По себе знаю.

— Да, лечит, — эхом отозвался Нафанаил.

— А мы тут с Анной в Петербург собрались. Может, с нами? — искренне предложил Болховской.

— Да нет, благодарствуй, — ответил Кекин, и взгляд его несколько оживился. — В имение свое поеду. Запустил я его, так что заботами загружусь под самую завязку.

— Ну, смотри, — протянул Нафанаилу руку Борис. — Главное, не кисни.

— Удачи тебе, — пожал руку князя Кекин. — Передавай мой поклон Анне Петровне.

— Передам. Прощай, — приложил два пальца к киверу Болховской.

Дед лежал на прежнем месте — в фамильном склепе Болховских под стелой белого мрамора. Борис снял кивер, поклонился в пояс.

— Вот такие пироги, Борис Сергеевич, — доложил он деду. — Женюсь скоро. На самой лучшей женщине на свете. Ты ее знаешь, и, верно, одобрил бы мой выбор. — Болховской надел кивер и вытянулся во фрунт. — А покуда отбываю в столицу, ибо служба зовет. Когда вернусь, не знаю, но по прибытию тотчас навещу тебя, как обычно.