Книга Догмат крови - Сергей Степанов

— Рад был бы с вами поменяться, — осмелился пошутить Чаплинский.

Нет, никогда бы столичный гость — Александр Васильевич Лядов — не согласился бы поменяться местами с прокурором. «Удивительное дело, — размышлял Чаплинский, направляясь вместе с денди к выходу из вокзала. — Чин у нас одинаковый. Я прокурор судебной палаты, надзирающий за соблюдением закона во всем Юго-Западном крае, он же обыкновенный „виц“, то есть вице-директор первого уголовного департамента министерства юстиции. А все-таки этот виц обитает на недосягаемой для меня высоте».

В прокуроре всколыхнулась давняя обида провинциала, намыкавшегося по столичным канцеляриям. Какое унижение пришлось испытать при общении с министерскими чиновниками! Надо было заискивать перед любым столоначальником, да что перед столоначальником — ему, потомку славного аристократического рода, случалось запанибрата беседовать со сторожами и курьерами в департаменте, угощать их табачком и балагурить с ними, как с ровней. Сколько раз потребовалось съездить в столицу, прежде чем удалось предстать пред светлыми очами начальника отделения личного состава! Хорошо, что начальник отделения оказался любителем анекдотов из еврейского быта, коих Чаплинский знал великое множество. Так, под смачные анекдоты удалось сломать лед отчуждения, а потом дело пошло на лад.

У выхода из вокзала стоял автомобиль, сверкавший лакированным корпусом. Шофер в длинных кожаных перчатках и кожаном шлеме завел мотор. Улица была запружена ломовыми извозчиками, и шоферу приходилось беспрестанно жать на клаксон, то и дело тормозя перед вставшими на дыбы лошадьми. Только свернув на Бибиковский бульвар, автомобиль развил приличную скорость. На лакированных крыльях машины бесконечной перспективой отражались две аллеи пирамидальных тополей. Чаплинский покосился на Лядова, наслаждавшегося южным теплом. По белому лицу вице-директора скользили блики солнечных лучей, легко проникавших сквозь молодую тополиную листву. Встречный поток воздуха растрепал его модную прическу, но он не обращал на это внимание, развалившись на сиденье красной кожи и улыбаясь прогуливающимся по бульвару дамам. Когда автомобиль выкатил на площадь, молодой чиновник по особым поручениям счел своим долгом познакомить столичного гостя с киевскими достопримечательностями.

— Ваше превосходительство, извольте-с обратить внимание на строящийся рынок на Бессарабке. Стеклянная крыша-с, как в Париже. Местный крез Лазарь Бродский оставил в своем завещании полмиллиона рублей на строительство рынка.

Крытый рынок был почти полностью закончен, шли отделочные работы, на фасадах устанавливались пасторальные рельефы, изображавшие селян с быками и молочниц. Решетки ворот украшала дичь, взлетающая с озерной глади, и даже заклепки были выполнены в форме цветов.

— Модерн, новомодный югенд стиль, — с брезгливой гримасой заметил вице-директор. — В Москве толстосумы также увлечены модерном, понастроили доходных домов в виде ящиков из-под мыла и радуются. Слава Богу, в Петербурге пока предпочитают благородную классику.

Между тем мотор выкатил на Крещатик. Глядя на разноцветные фасады домов, Чаплинский подумал, что изогнутый Крещатик, которым так гордятся киевляне, не представляет ничего занимательного для столичного гостя, привыкшего к прямому как стрела Невскому проспекту. В самом начале Крещатика высились три восьмиэтажных здания, принадлежащих банкам; вся остальная застройка была четырехэтажной. Зелень довольно скудная, посередине улицы шли трамвайные рельсы с путаницей проводов над ними. Одно было хорошо: широкие светлые тротуары, по которым текла беззаботная толпа. Вскоре мотор свернул на Александровскую улицу. Вдоль неё тянулся Царский сад, и аромат цветущей сирени перебивал запах выхлопных газов. Лядов весело рассмеялся, отмахиваясь от глянцевитого майского жука, жужжавшего над его головой. Внизу показался Днепр, и автомобиль осторожно пополз вниз по серпантину спуска.

— Какие кручи! — удивился Лядов.

— Киев вообще расположен в разных плоскостях, — кивнул Чаплинский, уцепившись за спицу запасного колеса, подвешенного снаружи.

Автомобиль выкатился на деревянный настил моста, промчался до самого конца и резко затормозил, вызвав у Чаплинского приступ морской болезни. Ему даже почудилось, будто автомобиль пошатывается, хотя едва ощутимый ветерок вряд ли бы смог раскачать широкое деревянное полотно, подвешенное на толстых, в руку взрослого человека, цепях. На мосту никого не было, кроме городового, облокотившегося на полосатый шлагбаум.

Чиновник по особым поручениям крикнул:

— Нам надобно в Слободку.

Куривший толстую цигарку городовой, даже не повернув головы, прогудел:

— Шукайте лодку.

Чиновник вскипел, крикнув, что городовой, верно, не понял, что перед ним его превосходительство господин вице-директор департамента и его превосходительство господин прокурор судебной палаты. Услышав об их превосходительствах, полицейский подтянулся, но цигарку не бросил и упрямо повторил, что лодки тоже нема. Ничего не оставалось иного, как дождаться полицмейстера. Чиновники подошли к перилам посмотреть на залитую водой Слободку. Судя по грязным отметинам на выбеленных стенах хат, половодье уже пошло на убыль, однако вода все еще доходила до окон. Обитатели Слободки передвигались по затопленным улочкам на лодках.

— Напоминает Венецию, не правда ли? — заметил вице-директор.

В прошлом году Чаплинский по своему обыкновению провел отпуск на Женевском озере, а потом решил съездить в Венецию. Знаменитые каналы оказались вонючими сточными канавами, кирпичные стены палаццо были обшарпаны, да еще во время плавания на узкой и неудобной гондоле прокурора жестоко искусали комары, такие огромные и свирепые, каких ему еще не доводилось встречать. Но откровенно сказать об этом, означало бы зарекомендовать себя невеждой, не способным ценить прекрасное, и Чаплинский поспешил согласиться, что Предмостная слободка — точь-в-точь Венеция, а мальчишки на самодельных плотиках лавируют между домами словно заправские гондольеры.

По деревянному настилу громко забухали подковы. Из коляски, запряженной могучими гнедыми рысаками, ловко выпрыгнул киевский полицмейстер полковник Скалон, на ходу бросивший вытянувшемуся в струнку городовому:

— Две лодки, живо!

— Есть, ваше высокобродие! — козырнул городовой и кинулся в ивовые заросли под мостом, путаясь от усердия в подвешенной на поясе шашке.

Пожав руку вице-директору, полковник заговорил на волнующую его тему.

— Просветите нас, провинциалов. До каких пор будут терпеть «Царицынское сидение»? Что себе позволяет дерзновенный монах!

Чаплинский понял, что полковник имеет в виду иеромонаха Илиодора, одного из видных деятелей Союза русского народа. Став настоятелем монастырского подворья в Царицыне, он поклялся превратить развратный портовый город в цитадель православия. Пылкие выступления Илиодора привлекали тысячи верующих. На подворье было выставлено чучело дракона, олицетворявшее гидру революции, и по окончании проповеди Илиодор, как Георгий Победоносец, пронзал дракона копьем. В одной из галерей иеромонах повесил портрет Льва Толстого, и каждый богомолец должен был плевать на главного безбожника и богохульника. Куда бы ни направлялся Илиодор, следом за ним с возгласами «Прочь с дороги! Русь идет!» шествовала возбужденная толпа. Попавшихся навстречу интеллигентов мазали дегтем. Чтобы прекратить безобразия, губернатор приказал стянуть к подворью войска. Однако войскам приказали снять осаду. «Царицынское сидение» кончилось победой церковного мятежника. Такой странной развязке и удивлялся полицмейстер Скалон.