Книга Звезда эстрады - Ирина Лобановская

Хорошо, что во время визита непредсказуемого Гоши ревнивый Санька где-то околачивался. Он делал вид, будто работает в какой-то хитрой конторе. Иначе неизвестно, чем кончилось бы дело. Вполне вероятно, что и дракой, с великим удовольствием подумала Лёка и с еще большим наслаждением представила себе картину мордобития бывшего любимого любимым настоящим.

— Ты чего пришел? — недружелюбно спросила Лёка, открыв дверь. — Собираешься разбить вдребезги дружную российскую семью? А она, как известно, ячейка общества!

— Я скучаю без тебя, — обезоруживающе просто объяснил Гоша. — Вот и пришел… Давай поженимся!

— А где же ты был раньше со своим предложением? — ухмыльнулась довольная Лёка. — Теперь мне, чтобы его принять, надо разводиться. А это — волынка, и неохота нервы себе зря трепать. Мы с тобой вроде бы расстались после нескольких неудачных попыток понять друг друга в постели…

Гоша побагровел:

— Разве это главное между людьми?

— А что же еще? — хмыкнула Лёка.

Какая же она была тогда безголовая…

— Ну да, это, конечно, тоже важно, — поспешил согласиться Гоша. — Но не это главное… Ты до сих пор не поняла?

— Претендуешь на глубину и серьезность чувства. Тогда зачем ты меня отпустил? Схватил бы за подол и держал возле себя крепко-крепко, растяпа…

— Я поступал в институт, много занимался ночами, — грустно пояснил Гоша. — А потом было поздно… Ты уже вышла замуж…

— С красивыми женщинами это случается довольно часто, — назидательно проворковала Лёка. — Тебе урок на последующую жизнь — не спи на ходу и не поступай не вовремя в институт, когда имеешь виды на даму. А теперь не твое дело! Сиди и не чирикай! И лучше топай домой. Санька скоро должен вернуться, а вам встречаться с ним ни к чему.

Гоша взглянул на нее печально и задумчиво. И начал читать:

Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж… Королева играла — в башне замка — Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

Лёка вспыхнула. Это маленькую поэму Гоша впервые прочитал ей, когда она начала ему петь.

— А кто это? — спросила тогда мало образованная Лёка.

— Северянин, — ответил Гоша.

Лёка прекрасно помнила все строчки дальше…

Было все очень просто, было все очень мило: Королева просила перерезать гранат, И дала половину, и пажа истомила, И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово, До восхода рабыней проспала госпожа… Это было у моря, где волна бирюзова, Где ажурная пена и соната пажа.

Никакой грозовости, ни малейшей, у них с Гошей, двух несмышленышей, не получилось. Хотя очень хотелось и мечталось. Лёка даже возмутилась в глубине души от бездарности и бессмысленности происходящего. Они просто тыкались друг в друга, как слепые котята, пытаясь что-то понять и открыть для себя. Не открыли… Разочаровались и бросили неудачные постельные эксперименты… Зачем и начинали-то?..

О тех подростковых опытах Лёка изредка вспоминала с досадой и раздражением. Теперь прибавилось чувство стыда. Но оказывается, Гоша помнил все несколько иначе, по-другому…

— Уходи! — сказала ему Лёка. — И больше здесь не появляйся! Это ни к чему, воспоминания там всякие, стихи, Северянины разные… Я терпеть не могу копаться в прошлом!

Гоша опять грустно взглянул на нее и ушел.

Теперь в его квартиру Лёка ворвалась, как сотрудница группы «Альфа», метнувшейся на освобождение заложников. И оттолкнула с дороги ошеломленную Гошину мать.

— Ты что, недоделанный, взялся лепить своими кривыми руками мою судьбу?! — крикнула она побледневшему Гоше, вставшему ей навстречу из-за письменного стола. — Кто тебя просил вмешиваться, идиот?! Решил меня спасти от падения? Это разве твои заботы — чем я занимаюсь?!

— Мои, — решительно заявил Гоша. — Ты не соображаешь, что делаешь! Неужели хочешь стать кабацкой певичкой и голосить среди этих омерзительных людишек, которые будут на тебя пялиться, раздевать глазами, постоянно лапать и отпускать в твой адрес пакости? Неужели хочешь пасть так низко?!

— Да, хочу! — закричала еще громче Лёка. — Просто мечтаю! И это ты ничего не соображаешь, а не я! Я все равно буду петь, чего бы мне это ни стоило! Назло всем! Наперекор всем! Какая разница, где и для кого? Лишь бы петь, остальное не важно!

— Ты несешь чушь! — в ответ завелся Гоша. — Пой тогда в поле или в лесу! Почему бы тебе не давать концерты там? Но тебе требуется слава, слушатели, аплодисменты, цветы! Вот что тебе нужно! И не обманывай себя! Есть такие поступки и понятия, которые вредны и опасны. И от них надо как можно быстрее отказаться. Лёка… — Его голос сорвался. — Лёка… Брось ты эту ерунду, зачем тебе такая дурная, суматошная, грязная жизнь? Она лишена всякого смысла! Постоянная борьба, драчка за первые места, интриги и сплетни! Ты этого хочешь? Об этом мечтаешь? Оставь пение, уйди от своего красавчика, и давай поженимся! Будем жить нормально, как все люди живут, тихо и спокойно! Родим детей, летом будем ездить отдыхать с ними в Прибалтику…

В Прибалтику?.. Белый песок вокруг и жадные липкие взгляды мужиков на ее мать… Лёка усмехнулась и неожиданно остыла.

Слава… Да, вот оно — то самое слово, ради которого она хочет петь… Гоша прав… Или спокойная, тихая семейная жизнь…

— Ты, мальчик, молчи! — уже спокойнее произнесла она. — Мне совершенно все равно, каков этот мир, плохой он или хороший, сложный или простой. И меня даже не слишком тянет его познавать. Я хочу разобраться лишь в одном — как мне в нем жить. Если додумаешься до этого, заодно поймешь, каков он, и осознаешь свое собственное место и назначение.

Лёка развернулась и ушла. В коридоре ей снова попалась на пути Гошина страдальчески-безмолвная мать.

Глава 11

Кирилл во многом винил себя. Почти во всем. Он не нашел контактов с женами, проворонил дочерей, увлекался женщинами… Наверное, это главное.

Только его обвинения в свой адрес — самый верхний, тонкий пласт, как слабая, гнилая от сырости, желто-бурая осенняя простыня листьев на земле. Внизу прячется черная, просыревшая грязюка, плотная, слежавшаяся, сбившаяся в жестко-каменную твердь. Там собака и зарыта… И эта собака, глубоко закопанная от досужих, чужих, наглых глаз — собственная обида Кирилла на женщин.

Он безуспешно пробовал отучить себя перечислять и вспоминать все ее многочисленные прегрешения, потому что это нехорошо, и нельзя валить все на других, когда сам виноват. Но, помимо воли, память то и дело упрямо, настойчиво напоминала о поведении и поступках его любимых баб. И когда накатывала эта девятибалльная штормовая волна обид, бороться с ней сил у Кирилла уже не находилось. А если честно, он не очень пытался сопротивляться. И даже радовался ее обвалу, шуму и грохоту, в котором так четко звучали суровые обвинения жене.