Книга Легион Безголовый - Сергей Костин

— Ах, как я благодарна! — Баобабова сваливает меня с колен, поднимается и теперь уже она рассматривает верхушку каракулевой шапки. — Мы жизнью рисковали, проблемы решали, а нас как диверсантов-космонавтов встречают. Спасибо, товарищ генерал, за мою погубленную прапорщицкую юность.

Баобабова низко кланяется опешившему генералу. Шмыгает носом, разворачивается на спекшихся каблуках и, гордо распрямив плечи, идет к вокзалу.

Отставать от напарницы не годится. Генерал может и передумать. А один мертвый сотрудник отдела “Пи” — это все равно мертвый сотрудник отдела “Пи”.

— Спасибочки, — дергаю шеей, противно улыбаюсь и бегу догонять Машку. Генерал кричит в спину:

— Да много вы понима-аете! Да вашей заслуги с ефрейторский пого-он! Да мы бы сами хулигана, кулибинского наследника, вычислили. Идите, иди-ите! Завалили все задание! Уж я Угробову отпишу все, как было. Катитесь, кати-итесь. Колбаской по малой взлетной полосе!

— Старый маразматик, — бросает через спину Баобабова.

Догоняю Машку и объясняю причины столь явного нерационального поведения генерала.

— Он за нас волновался, а как только увидел живых, так сердце и не выдержало.

— Да ну его, — отмахивается Баобабова. — Мне пацана жалко. Представляешь, стругал, пилил, клеил ночи и дни напролет. Наверняка школу прогуливал. Мамку с папкой обманывал. Деньги на мороженое клянчил, а сам все на пиломатериалы тратил. Это ведь не партию скворечников для Саратовской области сколотить. Самолет! Старался парнишка. А этот, прости меня, Лесик, ге-не-рал своими неумелыми действиями разрушил, можно сказать, светлую мечту подрастающего поколения. И нас в грязь втоптал. Обидно.

Что есть, то есть. Немного обидно. Но я лично на генерала зла не держу. Он свое дело сделал, как умел. Вряд ли кто на его месте лучше посадил бы “Ту”. Опыта такого класса ни у кого нет. Ни у нас, ни за границей.

— Если пацан не дурак, то устроится. До конца жизни теплое место обеспечено. Оригинала нет, чертежей нет, все в голове его. А собери, попробуй, из развалин чудо, место которому минимум в следующем тысячелетии. Без пацана никак. Тут даже генеральские погоны не помогут.

— Это точно, — соглашается Баобабова, веселея.

И прибавляет шаг.

Проходим через плотное оцепление. Необстрелянные ребята из дорожно-постового весеннего набора завистливо провожают нас глазами. Им до таких заданий и посадок штрафовать и штрафовать. Некоторые так на дорогах и помрут, не узнав счастья в послужном списке.

Какой-то сержант, забежав вперед Баобабовой, сообщает ей, что у товарища прапорщика развязался шнурок и теперь внизу совсем некрасиво болтается.

— Пущай болтается, — снисходительно улыбается Машка. — Это для истории. Чтобы помнили.

Треплет так жалостливо за сержантский погон и идет не спеша к остановке, где нас ждет автобус со знакомым водителем и разговорчивой кондукторшей. Ждут, беспокоятся, новости первыми хотят услышать.

Мы, конечно, ничего им не расскажем. Потому что подписку давали. Может, только покажем бумажный самолетик, который я под шумок подобрал на месте посадки. И хоть старшие лейтенанты столько не живут, но я клянусь, я обещаю, что дождусь того прекрасного дня, когда деревянный “Ту” соберут и склеят.

Больно нам с Машкой понравилось на самолете летать.

— Меня домой, а старшего лейтенанта… Лесик, тебя куда? К маме? Обещал пораньше? А то ругаться будет? А старшего лейтенанта, который сегодня чудеса героизма проявлял, домой. К маме. Спать…

Если кто-то надеется, что я стану описывать, как проводят бессонные ночи молодые лейтенанты, то глубоко ошибается. Покой младшего офицерского состава, особенно если они из отдела “Подозрительной информации”, засекречен так же, как покой президента нашего. По крайней мере, так прапорщик Баобабова говорит, которая под прикрытием год отработала в президентской охране. Начихать, что в это же время Машка вкалывала еще на трех работах! Как моя напарница объясняет — хороший левак укрепляет величину денежного пособия.

Мама будит меня, как обычно, без трех минут семь, и уже через полчаса я спешу в родной отдел, чтобы поделиться общими впечатлениями о полученном накануне выговоре. Не от генерала! От мамы.

Тороплюсь, не замечая прекрасного летнего дня. Прыгаю через ступеньки, спускаясь в подземный переход. Хочется прийти в кабинет первым. Подготовить тезисы о самолетах, о лошадях в салоне, о песнях и мужчинах без верхней головной составляющей. И вообще… У нас, кто вторым на службу приходит, тот мусор выносит.

— Позолоти ручку, дорогой. Всю правду скажу, ничего не утаю. А может, жвачку купишь или помаду для суженой?

Стараюсь обойти цыганку, но в подземном переходе не протолкнуться. Еще неделю назад капитан Угробов предупреждал — в городе ожидается несанкционированная цыганская облава. Забыл. Не поберегся. Попал в расставленные сети.

— А, дорогой? Зачем старую женщину обижаешь? Десяти рублей жалко?

— Нет у меня денег.

Краем глаза замечаю брешь в людском потоке, делаю обманное движение вправо, но прыгаю влево.

Цыганка, подхватив многослойную юбку, резво повторяет маневр и преграждает дорогу.

— Баскетболист, да, дорогой? От судьбы прыгаешь. Десять рублей, не сто тыщ. Или не хочешь узнать, когда звание очередное получишь?

Я в гражданской форме, да и корочки впереди себя не топырю. Каким макаром узнала? По суровым глазам молодого лейтенанта? Или по пиджаку, где притаилась пустая кобура?

Цыганка, уловив замешательство, цепко хватает меня за рукав, дергает ноздрями и, выворачивая заученным болевым приемом мою правую ладонь, широко улыбается щедро намазанным помадой ртом. Теперь я знаю, куда ушло золото партии.

Растерянно оглядываюсь, словно пытаясь найти у бегущих по своим делам прохожих поддержку. Но люди редко смотрят по сторонам. У каждого свои заботы, свой неприятности и радости. Какое им дело до молодого лейтенанта, пойманного расторопной цыганкой? Влип, и ладно. Здесь, в подземном переходе, ты никто. Один из многих. Но я все-таки высматриваю спасителей. Тщетно.

Подземный переход полон торопливых людей, разноцветных киосков, топтаных-перетоптаных окурков и фантиков, а также пестрых цыганок.

В десяти шагах бродячие патлатые музыканты по заказу упитанного цыганского барона, у которого в кулаке толстая пачка денег, в двадцатый раз наяривает цыганочку с выходом. Сначала выходит барон, лохматит кудри, обслюнявливает пять бумажек, плюхает их в коробку из-под торта “Праздничный”, говорит: “Ай-я-яй!” — а потом уже ребята наяривают, обрывая струны контрабаса и скрипки.

Напротив них конкурент с надвинутым на глаза капюшоном, забившись между киосками, тренькает на балалайке незамысловатую мелодию государственного гимна. Цыганский барон отпихивает ногой добротный посылочный ящик для финансовой помощи балалаечнику и грозит тому пальцем, выговаривая: “Ай-я-яй!!”