Книга Папа, я проснулась! (сборник) - Марианна Гончарова

Играл духовой оркестр, стояли нарядные дети, девушки в вышитых сорочках готовились поднести областному начальству хлеб-соль, гости вскарабкались на трибуну, и тут вот, как раз ко времени, на площадь довольно разболтанной походкой, помахивая хвостиком, вышел Василий Алибабаевич. Напомню, нарядный — в шляпе и галстуке. Ну и опять же — очки. С самым кротким видом он постоял перед духовым оркестром, смиренно послушал музыку, мужественно продержался минуты полторы, крепился изо всех сил, но потом нервы его сдали, и… он запел. Обнажая крепкие громадные зубы, Василий Алибабаевич исполнил пылкое драматическое ариозо, и, когда оркестр нестройно замолк в замешательстве, осел поддал в голосе огня и закончил выступление соло оглушительным дерзким и омерзительным всхрапом. Потом он навалял теплую кучку под трибуной, где стояло ошалелое начальство с перекошенными лицами, и потелепался себе дальше, взбодренный и беззаботный. А самое ужасное в этом всем было даже не то, что притащился он на площадь, не то, что он переорал оркестр, не то, что он — кучку… А то, что все заметили — галстук на нем был такой же, как на председателе облисполкома.

Конечно, у Грыгоровыча начались беспросветные дни. Дружба с кумом Октавианом сразу дала трещину. Добрый молдавский милиционер назад брать осла не хотел, предъявляя всякие авантюрные резоны. А вскоре и вообще перестал снимать трубку телефона. Каждое утро к Грыгоровычу звонили или даже шли взбешенные и невыспавшиеся соседи с требованием отправить осла куда угодно — на родину, в зоопарк, на шашлык. Словом, подальше!

Грыгоровыч и сам понимал, что так дальше нельзя: ответственный праздник осел сорвал? Сорвал. Грыгоровыч опозорен? Опозорен. И лишен, между прочим, премии и ценного подарка — телевизора, который вручали в конце осени лучшим фермерам. А ослу хоть бы что. Стоило его привязать — и он опять драл горло, как пожарная сирена, а если его отвязывали, тихо просачивался на улицу и объедал цветы на клумбах, белье на веревках, портреты передовиков сельского хозяйства и наглядную агитацию рядом с сельсоветом. Ко всему прочему Василий Алибабаевич, войдя в пубертатный возраст, вдруг стал (как, впрочем, и все подростки, — нет разницы, ослиные дети или человеческие, уж вы мне поверьте) кусаться, как собака, и тогда Грыгоровычу пришлось повесить табличку на ворота: «Осторожно! Во дворе очень злой осел!»

И поскольку двор Грыгоровыча стоял на главной дороге села, то все проезжающие заглядывали проверить, не пошутил ли хозяин. Ну и некоторым, конечно, доставалось — Василий Алибабаевич, кусая за ноги, гнал гостя, косил глазом, как будто он вороной конь, и победно вопил. А иногда, если Грыгоровыч все же успевал выскочить навстречу непрошеным любопытным гостям, то получал: «И где тут осел? Вы, что ли, вуйко?! Гы-гы-гы!»

В этом была, правда, и польза: Василий Алибабаевич гонял со двора парней, которые за Настей увивались. Но и тут прокол случился — он Илюшу укусил, Илюшу, который Насте ну очень нравился. Можно сказать, полюбила Настя его. И вот от любимого — осел откусил кусок. От новых брюк. И Настя плакала — выгони его, выгони, продай. Но куда, кому?

И что же было делать — беда была в том, что Грыгоровыч уже полюбил этого идиота. Нежной, чуть ли не материнской любовью.

Но терпение все же лопнуло, и решение созрело, когда Настю приехали сватать. Так готовились — и покрасили, и подмазали, и вычистили двор, и все дверные ручки надраили, и украсили вход рушниками, как принято. А главное — Грыгоровыч упросил дальних соседей, которые трех коней держали, взять временно Василия Алибабаевича к себе на конюшню. Потому что все ведь сорваться может.

Приехали от жениха торжественно, на иномарках, со староста́ми. И цветы, и подарки, и видеокамера — чтоб, значит, все с самого начала снимать. Ну и завели: «Зычимо миру дому сьому і щастя всім, хто в ньому». Мол, желаем мира этому дому и всем, кто в нем проживает. Ну и потом: не пугайтесь нас, мы не военные, мы — мыслывци, то есть охотники. Вот беда: убежала от нас куница, а может, и лисица, а может, и девица. Мы-то что, а вот легинь наш… (Тут Илюша как пошел отвешивать поклоны налево и направо, и так обстоятельно — дело-то серьезное. Ох, как люблю я эти местные традиции. И нравится, что молодые их чтят. Это очень правильно.) Ну и дальше ведет главный, его у нас сватач называют, ну который сватает. Говорит он скороговоркой нараспев, но разборчиво, чеканно. Легинь, мол, наш страдает, просит мыслывцив, чтоб помогли поймать куницу, не то пропадет. Ну мы пошли по следу, в ваше село пришли, как называется, не знаем, но надеемся на удачу. След привел до вашей хаты. Добровольно отдайте девицу, а то силой брать будем. А легинь за ценой не постоит — «віддасть молодець повний гаманець». То есть кошелек, значит.

А тут и Настя вышла на порог, нарядная, смущенная, вся в новеньком, чистенькая, гладко причесанная. Грыгоровыч весь на нервах, но любуется — хороша девушка Настя, его дочка. И отличница — в университете учится по химии, и собой хороша, и вон рушники вынесла — сама вышивала. Гордится Грыгоровыч. А сватач опять к Грыгоровычу, мол, ну как? Отдаете или пусть пока еще подрастет? (Так положено спрашивать.)

А Грыгоровыч сдавленным от волнения голосом:

— Так нехай же ж Настя решает.

Настя зыркнула на отца недобро (еще бы — с его ослом кусачим можно и в девках было остаться вообще!) и с достоинством произнесла, опустив ресницы на пунцовые щеки, ответила, как и принято у нас:

— Ну, колы вин мэнэ хо́чэ, то и я його хо́чу.

Мы все здесь так отвечаем. И я так отвечала. Ну это обряд такой. На самом деле именно мы, женщины, выбираем, так ведь? Но дедовские традиции для нас — это все! Ну вот, и Настя согласилась.

Все обрадовались, калачами обменялись сдобными и облегченно выдохнули. Гостей пригласили в дом, усадили за стол, стали знакомиться поближе, угощать от всей души, и принялся Грыгоровыч гориво́чку разливать. Конечно, в таком напряжении про Василия Алибабаевича никто и не вспомнил. Ну а он, как вы уже догадались, выбрался очень легко и быстро, а там, может, и хозяева конюшни подсобили, от крика его можно же и ополоуметь. Короче, он вышел, отряхнулся, огляделся, шляпу и галстук поправил и пошел искать своих. Явился как раз к голубцам. И ведь все так развеселились, расслабились, что никто и не заметил, что эта скотина тихонько прошмыгнула во двор и уже давно ошивается под открытыми окнами и георгины жрет.

И тут на вопрос Настиной мамы отец жениха хвастает:

— Мы Илюшеньку нашего на всякие секции водили, он у нас мастер спорта.

А из-за окна, жалюзи прикрытого, пока тихо, но скептически и недоверчиво хохоток:

— Ага. Гы-гы! Йя-ха-ха-ха-а!

Никто, может, и не расслышал — только Илюшина мама. Она напряглась, поводила ртом туда сюда и сразу как-то поскучнела, надулась.

А Илюшин папа опять важничает:

— Илюша у нас пятерочник, сам в мединститут поступил, ничего не по блату, как некоторые…

А за окном уже погромче:

— Ага-аха-а-ах-ха-гы-гы-гы!

Тут уже всем как-то не по себе, только хозяева пока ничего не слышат. Или вид делают?..