Книга Как Сюй Саньгуань кровь продавал - Юй Хуа

– Хватит, – сказал Сюй Саньгуань жене Хэ Сяоюна. – Твой господин Чэнь тоже ублюдок. Первый уже накричался. Будет Хэ Сяоюн жить – значит, будет жить. Помрет – значит, помрет.

Потом добавил:

– Подожди, сынок, сейчас я тебя сниму.

По лестнице взобрался на крышу, посадил Первого себе на спину и с ним спустился на землю. Ссадил его со спины и сказал:

– Стой на месте.

Вошел в дом Хэ Сяоюна и вышел с большим кухонным ножом. Встал у двери и полоснул себе по лицу. Размазал кровь и обратился к народу:

– Все видели, как я себя ножом полоснул. Если вы теперь… – Он ткнул пальцем в жену Хэ Сяоюна: – И ты тоже, если кто из вас скажет, что Первый мне не родной сын, тот будет иметь дело с моим ножом.

После чего отшвырнул нож и взял Первого за руку:

– Пошли домой.

Глава XXV

Как-то летом Сюй Саньгуань, вернувшись домой, сказал Сюй Юйлань:

– Весь народ на улице, никогда такого не видел. Ходят строем в нарукавных повязках, расклеивают во много слоев лозунги и дацзыбао, стены стали, как люди в ватниках. Начальник уезда – толстяк из Шаньдуна – раньше был такой важный, ходил всюду с чайной флягой, а теперь ходит с гнутым железным тазом – бьет в него и кричит сам про себя, что он лакей и прихвостень…

Сюй Саньгуань сказал Сюй Юйлань:

– Знаешь, почему закрылись заводы, магазины, школы и тебе больше не надо жарить хворост? Почему одних повесили, других заперли в хлевах, третьих забили до смерти? Почему стоит председателю Мао сказать несколько слов, как их кладут на музыку, пишут на стенках, на земле, на автобусах и кораблях, на простынях и наволочках, кружках и кастрюлях, даже на туалетах и плевательницах? Почему у председателя Мао такое длинное имя? Ты послушай: да здравствует, да здравствует и еще раз да здравствует Великий Вождь, Великий Учитель, Великий Главнокомандующий, Великий Кормчий Председатель Мао. Целых девятнадцать слов – и говорить всё надо единым духом. Знаешь, почему все это? Потому что идет Великая пролетарская культурная революция…

Сюй Саньгуань сказал Сюй Юйлань:

– Революция – это когда сводят счеты. Сейчас нет ни суда, ни полиции, а преступлений – сколько угодно. Обидел тебя кто – напиши про него дацзыбао, обвини в чем-нибудь – и делать больше ничего не надо, люди его сами затравят… Я вот лежал недавно и думал: может, и мне с кем-нибудь счеты свести? Один был враг, и то ненастоящий – Хэ Сяоюн. Да ведь его еще четыре года назад самосвал переехал. Очень уж я хороший человек – сорок лет живу, а врагов не нажил. Конечно, это к лучшему – значит, и про меня не напишут.

Не успел он договорить, как вбежал Третий и крикнул:

– На рисовой лавке написано, что мама – шлюха!..

Сюй Саньгуань с Сюй Юйлань помчались к лавке. Сын их не обманул: среди всего многого прочего было написано и про Сюй Юйлань. Оказывается, она настоящая шлюха: с пятнадцати лет работала проституткой, и с ней можно было переспать за два юаня. А попользовавшихся ею мужиков хватило бы на десять грузовиков.

Сюй Юйлань заплакала:

– Это твоя мать шлюха, а мужики, с которыми она переспала, не то что в десять грузовиков не влезут, им всей земли мало! Пусть твой род пресечется, на голове парша вырастет, клеветник проклятый!

Сюй Саньгуань ее поддержал:

– Это клевета! Уж мне ли не знать? Да когда мы поженились, столько крови было! У шлюх в первую брачную ночь бывает кровь?

Все промолчали, и он сам ответил:

– Не бывает!

Днем Сюй Саньгуань созвал сыновей и сказал:

– Первый, Второй, вы уже большие. Пойдите, перепишите какое-нибудь дацзыбао и наклейте на то место, где про мать написано. Срывать нельзя – вас контрреволюционерами объявят, а заклеивать можно. Третий, ты, бездельник, клей держать будешь. Мне туда ходить не с руки, а на вас никто внимания не обратит. Ступайте!

Вечером он сказал Сюй Юйлань:

– Не волнуйся, сыновья все заклеили. Никто и не видал – на улице столько дацзыбао, разве все перечитаешь? И все время новые вывешивают.

* * *

Через два дня за Сюй Юйлань пришли люди в красных повязках и повели на митинг борьбы на самой большой площади в городе. Они уже нашли помещика, кулака, правого элемента, контрреволюционера, чиновника, идущего по капиталистическому пути, – не хватало только проститутки. Они искали три дня и в последний момент нашли – до митинга оставалось не более получаса.

– Сюй Юйлань, собирайся скорее, дело срочное, как пожар!

Вернулась она только под вечер. Ей сделали «прическу инь и ян»: левую сторону головы обрили, а справа волосы оставили, словно собрали урожай ровно с половины поля.

Сюй Саньгуань, увидав ее, вскрикнул. Сюй Юйлань подошла к подоконнику, взяла с него зеркало, взглянула и заплакала.

– Какая я страшная! Когда я шла домой, люди тыкали пальцами и смеялись. Я знала, что мне полголовы обрили, но не знала, какая я стала страшная. Меня обрили на митинге борьбы. Я это поняла, когда волосы упали на ноги. Я хотела пощупать голову, но меня ударили в зубы. Люди надо мной смеялись. За что они меня? Я их даже не знаю. Лучше мне умереть. Ну что ты молчишь?

Сюй Саньгуань вздохнул:

– А что я могу сказать? Дело сделано: тебя обрили. Теперь, что ты ни рассказывай, никто тебе не поверит, все будут думать, что ты шлюха и проститутка. Хоть в Хуанхэ прыгай – не отмоешься.

Сюй Саньгуань обрил ей вторую половину головы и велел сидеть дома. Сюй Юйлань и рада была бы послушаться, но только вот у людей с повязками планы были другие. Они раз в несколько дней уводили ее на митинги борьбы, Сюй Юйлань побывала почти на всех, и больших, и маленьких. Она объясняла Сюй Саньгуаню:

– Со мной там не борются, я только стою и смотрю, как борются с другими.

Сюй Саньгуань объяснял сыновьям:

– Они борются не с вашей матерью, а с правыми, контрреволюционерами, помещиками… А она только рядом стоит. Она там как приправа – к любому блюду подходит.

Потом ей велели взять с собой табуретку и отвели на самый оживленный перекресток в городе. Там ее заставили встать на табуретку и надеть на шею табличку с надписью «проститутка Сюй Юйлань». После чего ушли. Она стояла там весь день и только вечером, когда стемнело и прохожих стало мало, решила, что, наверное, про нее забыли, и вернулась домой.

С тех пор она часто целыми днями стояла на табуретке. Когда уставала, садилась, отдыхала, массировала колени, разминала ступни, а потом вставала обратно. Иногда она, не снимая с шеи таблички, низко опустив голову и прижимаясь к стенам, шла две улицы до ближайшего туалета, там оставляла табличку у входа, а потом надевала ее опять и возвращалась на перекресток.

Что на перекрестке, что на митингах борьбы стоять нужно было с опущенной головой – в знак признания своей вины. Иногда Сюй Юйлань уставала смотреть себе на ноги и начинала смотреть по сторонам. Она заметила, что мало кто из прохожих обращал на нее внимание – самое большее скользили по ней взглядом. Ее это очень утешало. Она говорила Сюй Саньгуаню: