Книга Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины - Софи Аскиноф

Вернувшись живой и невредимой во дворец, г-жа Фюзий нашла свою подругу, г-жу Вандарамини, в обществе раненого офицера. Женщины предложили ему остаться с ними, это было в их общих интересах.

Тем временем ситуация продолжала ухудшаться, так как ветер все время менял направление. Дуя то на юго-восток, то на северо-запад, он помогал распространению пожара. На горящих улицах были замечены поджигатели, которые почти не прятались. «Видим там мужиков, – свидетельствовал спустя много лет француз М.-Ж. А. Шницлер, – бросающих в многочисленные деревянные дома зажигательные ракеты или дымящиеся горшки, тут – полицейских, устраивающих поджоги с помощью просмоленных копий»127. Скоро образовалось настоящее огненное море, которое беспрепятственно двигалось по городу, по улицам текли ручейки расплавленного железа и меди, еще больше отравляющие воздух и затрудняющие обзор. Первые поджигатели, схваченные с поличным, были арестованы и расстреляны. Аббат Сюррюг воспринимал их как религиозных фанатиков или просто не имеющих совести жалких людишек, подчиняющиеся российским властям. «По большей части, – рассказывал он, – это были служащие полиции, переодетые казаки, якобы раненые солдаты и учащиеся духовных школ, рассматривавшие свое дело как богоугодное». Так вновь под пером француза возник карикатурный образ русского человека, порабощенного, дикого и фанатичного.

Но сознавали ли москвичи всю степень катастрофичности своего положения? И да, и нет. Что они могли сделать, кроме как бежать? Некоторые пытались еще спасти, что возможно, и унести самое ценное, рискуя погибнуть в пламени. Лизелотта, жена французского артиста А. Домерга, думала только о своем ребенке, «выбираясь из охваченного пламенем дома. С растрепанными волосами, в разорванной и почерневшей от огня одежде, она смело шла, неся на руках сына – свое единственное богатство, свою последнюю надежду. Одной рукой, которой материнская любовь придала новую силу, она прижимала его к груди, другой отводила от его головы препятствия, которые могли бы ему угрожать, и одновременно защищала его рот от обжигающего воздуха, который мог бы его убить…» Эта храбрая женщина попыталась найти убежище и поддержку у самого Наполеона. Но тот сам вынужден был покинуть Кремль, которому угрожало пламя. Аббат Сюррюг рассказывал о ракете, «пущенной в одно из строений Кремля с несомненной целью вызвать внутри его стен пожар, но огонь был тут же потушен силами Императорской гвардии; тогда Наполеон, видя, что окружен со всех сторон огнем, разгадав замысел поджигателей, счел благоразумным оставить Кремль и удалиться в Петровский дворец». В среду, 4/16 сентября, он покинул Кремль верхом на своем коне Таурисе, сопровождаемый верными спутниками Бертье и Коленкуром, чтобы поселиться в Петровском дворце. За ним последовали его солдаты; один из них, Стендаль, сказал позднее: «Это один из самых тягостных дней. в моей жизни». Петровский дворец, воздвигнутый между 1775 и 1782 годами на землях, принадлежавших Петровскому монастырю, расположен был примерно в четырех километрах к северо-западу от Москвы128. Очень многие французы отправились за императором, надеясь найти там укрытие. В этот день около 16 часов ветер вновь резко поменял направление и начал угрожать новым районам города. Теперь он дул с юго-запада, провоцируя панику в кварталах, которые пламя до сих пор щадило. «Это был огненный потоп, – рассказывал аббат Сюррюг, – который за несколько часов поглотил все кварталы за двумя реками, всю Солянку, а с другой стороны – Моховая, Пречистенка, Арбат129 являли то же зрелище. Надо было видеть это самому, чтобы представить, что происходило. Повсюду видны были издававшие жалобные стоны несчастные, нагруженные жалкими остатками вырванного из пламени имущества; казалось, они спаслись от огня лишь для того, чтобы попасть в руки бандитов, которые их безжалостно грабили. Большое число этих несчастных отправилось в лагерь императора, в Петровский дворец, моля его о помощи. Наполеон как будто был тронут их судьбой и пообещал им изыскать средства, чтобы помочь беде. Более четырехсот из них быстро были приняты в доме у Красных ворот, где нашли не только жилье, но также уход и питание». Среди этих перепуганных беженцев находились жена А. Домерга и их маленький сын Луи-Филипп. Женщина без колебаний бросилась в ноги императору, крича о своем отчаянном положении. Взволнованный император, сам отец маленького сына, решил дать ей приют во дворце. «Не имея возможности разделить со мной хлеб, которого они и сами не имели, – писала впоследствии она мужу, – французские солдаты кормили моего сына сахаром, спасенным от пожара на базаре. Следовало пережить эти ужасные моменты, чтобы оценить такое внимание; я не знала, как благодарить этих великодушных людей, признательность которым я могла выразить лишь слезами». Но если этой женщине и ее ребенку повезло получить помощь, то сколько других таких жило на улице, под деревьями, вокруг того, что превратилось во временную ставку Наполеона! «Следом за монархом, – свидетельствовал М.-Ж.-А. Шницлер, – там стали бивуаком сотни несчастных французов – московских жителей, потерявших свои жилища; сами русские приходили туда и поселялись в соседнем лесу, неподалеку от палаток того, кого в душе они проклинали как виновника всех их бед, но от кого одного могли ждать в их ужасном положении помощи, не позволившей бы им полностью пропасть»130. Некоторые беженцы, французы или иностранцы, уходили в предместья и присоединялись к воинским частям, стоящим лагерем за городскими стенами. Солдаты и гражданские общались между собой, перемешивались, делили испытания, в которых рождались солидарность и сочувствие к беде другого. Шевалье д'Изарн писал: «В тот момент большое число гражданских лиц пришло искать спасения в различных французских лагерях, разбитых у ворот города; похоже, их там не обижали».

Наполеон в Кремле

Тем не менее некоторые московские жители пока что не могли решиться покинуть объятый пламенем город, во всяком случае, поначалу, как, например, шевалье д'Изарн, который все еще надеялся спасти свой бизнес. Он даже дал приют во дворе своего дома перепуганным соседям. К сожалению, всем пришлось покинуть это место, поскольку в среду 4/16 сентября, около 17 часов, огонь достиг подсобных построек. Было очевидно, что очень скоро загорится и дом. Нельзя было терять ни минуты, требовалось бежать, причем как можно скорее. «Решившись оставить дом на волю огня, – рассказывал он, – я из любопытства зашел в одну комнату рядом с входной дверью, единственную неосмотренную мною; я нашел там старика, г-на де Трассена, немощного, глухого, который сказал мне: «Все ушли, а я остаюсь здесь, чтобы выжить или умереть вместе с вами». Шевалье д'Изарн собрался взять его с собой, но он уже и сам задыхался от жары, вызванной пожаром и усугубляемой печкой, топящейся в доме. Инстинктивно ища спасения, он решился выпрыгнуть вместе со своим товарищем через окно в сад. «Мы легли на траву возле пруда, окруженные со всех сторон горящими домами и заборами, – свидетельствовал он. – Благодарение Богу, мы спаслись! В четыре часа ночи на нас обрушилась новая напасть – дождь, из-за которого мы промокли до костей; дрожа от холода, мы перебрались к термолампе131 и провели там остаток ночи. Я почти ослеп; дым так разъел мои глаза, что открывание их вызывало сильную боль». Утро оба они встретили целыми и невредимыми, но совершенно измотанными. Они направились к дому доктора Кара, где собрались их друзья, семья Хорнеров, и оставшиеся в городе члены семьи д'Изарна, разумеется, сильно встревоженные. Слезы и страхи сменились поцелуями и объятиями. Все уже считали, что д'Изарн и его спутник погибли. Конечно, злоключения их на этом не закончились, но сейчас было главное, что все живы. А в это время над городом стояли плач и крики, сопровождающие распространение пожара и бегство жителей. В глазах же французов реакция русских часто выглядела странной. Как рассказывала жена одного из сорока заложников: «Ничто не могло сравниться с невозмутимостью, с которой они смотрели на свои горящие дома: это был восточный фанатизм. Одни лишь брали священные иконы и благочестиво вешали их над дверями своих жилищ, как будто ждали помощи от Всевышнего; другие, пав ниц на землю в знак покорности, повторяли: «Так угодно Богу»132.