Книга Твердь небесная - Юрий Рябинин

После этого разговора с отцом Леночка оставила всякие намерения повлиять на маму и относиться стала к ней с состраданием. Если Наталья Кирилловна выказывала в какой-либо форме свое благоприобретенное барство, Лена только безнадежно вздыхала, совершенно больше не имея в виду что-то переменить. Но если Наталью Кирилловну нельзя было заставить понять некоторые очевидные истины, то ее несложно было уговорить не делать того или другого. Она имела, в общем-то, очень мягкий, уступчивый характер. И если только понимала, чего от нее хотят, то никогда не упрямилась и просьбу выполняла.

Так, например, несколько лет тому назад она загорелась желанием, чтобы их сыновья Сережа и Костя были определены в частный пансион в Австрии. Почему именно в Австрии, а не, скажем, во Франции или в Германии, она сама толком не знала. Наверное, ей кто-нибудь из ее окружения, таких же мало осведомленных, но с сильно развитым чувством престижного особ, посоветовал отдать сыновей в пансион именно в Австрии. И Сергею Константиновичу не составило большого труда убедить ее отказаться от этой затеи. Он объяснил ей, что русские учебные заведения ничем не хуже австрийских. А давать сыновьям образование вблизи с домом для них же полезнее – было бы большой ошибкой сказать, что еще и выгоднее! – потому что в этом случае дети получают сугубую опеку – и со стороны учебного заведения, и со стороны семьи, что весьма положительно влияет на их общее развитие. Наталья Кирилловна, в результате, согласилась с доводами мужа, и мальчики были избавлены от преждевременного отрыва от дома. Но пришлось и Сергею Константиновичу, в свою очередь, сделать жене уступку – Сережа и Костя пошли в лучшую в Москве первую гимназию.

Но если Лена нашла в себе силы покориться судьбе и смириться с маминою самобытностью, то посвятить подруг в свои внутрисемейные проблемы для нее совершенно не представлялось возможным. Она, так часто и подолгу у них гостившая, не могла совсем не приглашать подруг к себе. Но при этом ей всегда приходилось решать непростую задачу по предотвращению их общения с Натальей Кирилловной или хотя бы к сведению его до минимума. И Таня, и Лиза, и Надя – все, разумеется, вскоре поняли ее драму, но, дружно и не сговариваясь, делали вид, будто ничего такого не замечают. Чтобы не подвергать Лену лишний раз душевным переживаниям, они под тем или иным предлогом избегали бывать у нее. В свою очередь, Лена также поняла, что за всем этим скрывается, и благодарна была своим дорогим подругам за такую их деликатность безмерно.

Новость о Лизе не потрясла Лену до такой степени, как потрясла Таню. В отличие от Тани, она отнеслась к этому известию весьма скептически. Она была убеждена, что произошло недоразумение. Что скоро все выяснится, и Тане же будет совестно за свои нападки на подругу. Да что ждать, пока это выяснится само собою? – она завтра же при Тане и при Наде поговорит с Лизой напрямки. Лиза ни в коем случае не будет обманывать. Никогда еще, сколько дружат, они друг друга не обманывали, разве в шутку. Но здесь какие шутки! Она все расскажет как есть. А вернее, ничего не расскажет. Потому что ей и нечего рассказывать. Это мы еще должны подумать, как нам преподнести ей наши оскорбительные подозрения. А, может быть, и не следует тогда ни о чем с ней говорить? Завтра я приду со всеми вместе в гимназию, и это уже будет большим доказательством в пользу Лизы. И послезавтра. И через неделю. И Таня поймет, как она несправедлива к Лизе. Как же это можно доверять едва знакомому полицейскому, которому, может быть, ради достижения каких-то там своих служебных целей, даже полагается иногда обманывать, и не верить ближайшей подруге, с которой так долго уже знакома и которая за все это время не подала ни малейшего повода заподозрить себя в чем-то низменном, подлом, не совершившей ни одного необдуманного, способного причинить другим страдание поступка. Но завтра уже, ко всеобщей нашей радости, все будет выяснено! А Александр Иосифович непременно вызволит и Мещерина с Самородовым. Так рассуждала Лена.

Ее настроение от таких рассуждений улучшилось настолько, что ей захотелось немедленно кому-то принести пользу. Она пошла к братьям и долго и с удовольствием занималась с ними их нехитрыми уроками. За ужином шутила с отцом. У них была такая манера общения, когда они говорили друг другу какие-то многозначительные, с подтекстом, вещи, истинный смысл которых понятен был только им двоим. А после ужина она беседовала о том о сем с Натальей Кирилловной в ее комнате, что вообще случалось крайне редко. К вечеру Лена почти и думать забыла об утренних напастях. Она ушла к себе, взяла томик модного писателя Горького, устроилась поудобнее на диване и углубилась в чтение. И так зачиталась, что не обратила внимания на странные для этого позднего часа звуки шагов и голоса из передней, будто к ним на ночь глядя заявилось гостей со всех волостей. Оторваться от книги ее заставил лишь робкий стук в дверь, вслед за которым на пороге появилась горничная. Девушка была сильно чем-то испугана и поэтому только и сумела вымолвить: «Барышня, там вас спрашивают…» Уже чувствуя недоброе, но стараясь не думать о плохом, Лена не спеша встала с дивана, аккуратно зашнуровала туфельки и вышла в переднюю. Кроме взволнованного Сергея Константиновича и онемевшей от ужаса Натальи Кирилловны, там было еще трое полицейских и господин в статском. Но Лена как будто бы пока не осознавала: верно ли она понимает, зачем здесь эти люди, или неверно? Может быть, это совсем другое что-то? Когда она к ним вышла, господин в статском внимательно ее оглядел и спросил: «Вы Епанечникова Елена Сергеевна?» – «Да, я», – ответила Леночка. «Госпожа Епанечникова, – заговорил статский голосом с нотками торжественности, – я имею предписание задержать вас по подозрению в участии в антиправительственной организации. Если у вас на дому есть социалистическая, анархистская, а равно другая запрещенная литература, прошу предъявить ее добровольно». Только после этих слов Лена все поняла окончательно. И к собственному своему удивлению, ничуть не испугалась. У нее было такое чувство, будто самое страшное уже позади.

Обыск в огромной квартире длился часа три. И закончился где-то около полуночи. Наталья Кирилловна два раза впадала в истерику, пока наконец Сергей Константинович решительно не велел ей уйти к себе. Когда Лену уводили, статский сказал Сергею Константиновичу, что поскольку ничего такого недозволенного при обыске не найдено, то его несовершенных лет дочь, после допроса в управлении, скорее всего, завтра же, в крайнем случае через два дня, отпустят.

Глава 5

Таня пришла домой где-то после полудня. До возвращения Александра Иосифовича со службы времени было еще достаточно. Побеседовав недолго о каких-то пустяках с Екатериной Францевной – Тане, впрочем, сейчас все казалось пустяками, по сравнению с последними новостями и событиями, – она ушла в свою комнату и который уже раз за этот день погрузилась в мучительные раздумья. Но прежде она попросила Полю немедленно сказать ей, когда вернется папа. Сидеть или там лежать она от крайнего нервного возбуждения не могла. Она стала ходить по комнате, что называется, из угла в угол. Мещерина и Самородова арестовали впервые, не Бог весть какие они революционеры – ходили в собрание чай пить. Ведь не террористы же они в самом деле! не бомбометатели! Ну уж самое-самое опасное, что у них могли найти при обыске из поличного, так это какую-нибудь брошюрку, например, или там листовку. Неужели за такую мелочь их сурово покарают? Разве что исключат из университета. И еще, может быть, попросят из Москвы – так, кажется, наказывают за малую провинность. А из полиции их должны ввиду незначительности преступления отпустить и так, безо всякой протекции. А уж если за них кто-то еще и заступится, тогда их отпустят наверно. Ну надо же такому было случиться! Нужно быть или законченною дурой, или совершенною мерзавкой, чтобы ввергнуть близких людей в такое бедствие. И если у нее это действительно, как говорит папа, выведали обманом, то она сейчас сидит спокойно в классе, ни о чем не подозревая. А что, если по доброй воле рассказала? с умыслом? Но нет, нет. Верно говорит Лена: этого решительно не может быть. Завтра мы у нее обо всем расспросим, и она признается, как это вышло, кому и чего она рассказывала. Конечно, наша доверчивая Лиза оказалась всего-навсего инструментом в чьих-то ловких руках. Она сама жертва чьей-то грязной махинации. И все равно, это непростительное легкомыслие. Как же можно не предусмотреть, что всякое неосторожное слово, хотя и родителям сказанное, может обернуться для кого-то страданиями. Вот я вчера, рассуждала Таня, разговаривала на эту тему с папой. Но разве я проронила хоть полслова, способного доставить неприятности кому-либо? И это притом что папа абсолютно надежный человек. А с кем она говорила? С какими людьми? И как могла поверить столь важные сведения без оглядки? Не думать вперед! Ах, какая неосторожная, легкомысленная девушка эта Лиза! Какая легковерная! Ей, верно, кажется, что все люди такие же, как она сама. Вот кто-то ее простодушием и воспользовался. Хорошо, что беда еще вполне поправима. Ну, а не будь у папы знакомого начальника полиции, и Мещерин с Самородовым окажутся надолго в тюрьме, как ты, несчастная, стыдила Таня в уме подругу, сможешь жить потом с таким грехом на душе?! Это невозможно. Немыслимо.