Книга Загадка лондонского Мясника - Тони Парсонс

– Вот почему он сбросил вес, – сказал Мэллори.

Уайтстоун приколола к стене портрет смуглого черноглазого мужчины с напряженным взглядом. Он позировал для групповой фотографии.

– Салман Хан. Из богатой англо-индийской семьи. Как ни странно, у них был строительный бизнес – вопреки всем расовым стереотипам. Отец разбогател на строительстве жилья в семидесятых и восьмидесятых. С Кингами и Филипсом Хан познакомился в начальной школе. Работает в лондонском отделении фирмы «Баттерфилд, Хант и Вест» адвокатом по защите прав человека. Считается восходящей звездой юриспруденции. Выиграл иск против Министерства обороны от имени одного военного, инвалида.

– Вы упомянули, что Нэда Кинга судили за угрозу насилием, – сказал Мэллори. – А как с этим дела у остальных?

– Адама Джонса не раз признавали виновным в бродяжничестве и преступлениях, связанных с наркотиками. Через полгода после того, как сделали эту фотографию, его исключили. Он продавал на территории школы запрещенные вещества. В больших количествах.

– В высших слоях общества намешано больше, чем принято думать, – сказал Мэллори. – Он торговал, зарабатывая себе на дозу?

– Похоже, сэр. Адам рано пошел по кривой дорожке. Пока другие стремились в Оксфорд, военную академию Сэндхерст и банк «Голдман Сакс», он стремился к запрещенным веществам.

– Детектив Вулф, – Мэллори повернулся ко мне, – из Академии музыки Джонса исключили за торговлю наркотиками?

– Нет, сэр. Он задремал во время концерта, когда оркестр играл адажио Альбинони.

– Вот невезение, – вставил Гейн.

– Итак, убитые вели опасную жизнь, – продолжал Мэллори. – Один долго злоупотреблял веществами, другой бегал за каждой юбкой и баловался рукоприкладством. Все это долголетию не способствует.

Он не договорил, но мысль висела в воздухе – образ жизни погибших никак не объяснял, почему им перерезали глотки одинаковым способом.

Передо мной лежала открытая красная книжечка. Называлась она «Как победить в рукопашной. Техника обучения британских коммандос и вооруженных сил США». Автором был У. Э. Ферберн, один из создателей кинжала. На странице описывался удар, которым перерезают сонные артерии.

Я взглянул на рисунок, где схватились два солдата. Выглядел он как старый комикс, но являлся руководством по убийству. В этом месте я сделал закладку из желтого листка для заметок.

«Артерия номер три. Кинжал в правой руке, лезвие параллельно земле. Стоя сзади, обхватить противника за шею левой рукой и наклонить его голову влево. Глубоко вонзить нож, затем двинуть рукоять вперед. См. рис. С.».

– В восьмидесятые Филипса трижды судили за преднамеренную порчу имущества, – продолжила Уайтстоун. – Насколько мне известно, эти юнцы любили устроить погром в каком-нибудь ресторане. Похоже, откупиться удавалось не всегда.

– Мальчишки есть мальчишки, – сказал Гейн. – Особенно когда у папочки тугой кошелек. – Он презрительно фыркнул. – При таком раскладе даже мой пес учился бы в Поттерс-Филде на «отлично».

– По-моему, Филипсу нравилось попадать на скамью подсудимых, – сказала Уайтстоун. – Если верить местной газетенке, однажды его чуть не посадили за неуважение к суду. Как они пишут: нарушал порядок, вел себя вызывающе и оскорбительно по отношению к мировому судье.

Мы смотрели то на мальчиков, которые когда-то были друзья, то на мужчин, которыми они стали.

– Значит, у них была банда? – сказал Гейн.

– И не просто банда, – ответил я. – Они дружили с детских лет. Судя по описанию, Филипс охотно взял бы вину других на себя. Похоже, они были почти как братья.

– Закончилась дружба после школы, или они остались близки? Вот каков следующий вопрос, – подытожил Мэллори. – И поиски ответа мы начнем, когда отправимся на похороны.

Он шагнул к стене.

– Что написано на куртках? Там что-то по-латыни. Я не могу разобрать.

Уайтстоун закрыла блокнот.

– Aut vincere aut more, – сказала она. – Девиз школы.

– Побеждай или умри, – перевел Мэллори. – Хороший девиз.

Я невольно взглянул на мальчишку в центре – Джеймса Сатклифа. Он один не улыбался и прятал за очками глаза. Юноша со шрамами на руках, который аккуратно сложил одежду на берегу и вошел в море.

Только его взрослой фотографии не было на стене. Покончил с собой в восемнадцать лет. Даже снимки двух убитых мужчин не так омрачали старое фото, как присутствие Джеймса Сатклифа, – при взгляде на него еще сильнее чувствовалось, что за подростками стоит смерть.

Эти мальчишки не растут, подумал я. Они спешат к могиле.

* * *

Небо над кладбищем Хайгейт уже начинало гаснуть. Часовня была переполнена. Со скамьи, стоявшей в первом ряду, поднялся военный в безупречном черном мундире офицера Королевских гуркхских стрелков.

Высокий плечистый капитан Нэд Кинг медленно двинулся к возвышению. Бросив взгляд на гроб и большую черно-белую фотографию покойного Хьюго Бака, военный встал за кафедру, заглянул в листок с речью. В этот момент сквозь витражные стекла высоких окон проник последний луч солнца. Сверкнул на медалях, пробежал по белым шрамам на левой щеке капитана.

В толпе кашлянули.

– Смерть – ничто, – сказал Кинг с четким произношением человека, привыкшего к публичным выступлениям. – Я просто ускользнул в соседнюю комнату. Я – это я, а вы – это вы. Кем были мы друг для друга, тем мы и останемся[4].

Я взглянул на первую скамью. Там сидели Бен Кинг, Салман Хан, Гай Филипс – ближайшие друзья покойного. Им выделили почетное место рядом с родителями Бака и его вдовой, Наташей, которая прятала лицо за длинной черной вуалью. Отцу и матери банкира было под семьдесят, но эти загорелые красивые люди прекрасно выглядели, словно жили, не зная бед.

Наташа посмотрела в мою сторону. Будто и не узнала меня – лицо под вуалью осталось непроницаемым. Когда мы с Мэллори приехали на кладбище, я видел на улице ее любовника. Тот стоял с другими водителями и тайком покуривал сигарету. Даже теперь этот парень больше смахивал на шофера Наташи, чем на ее мужчину. Дался он мне, с раздражением подумал я.

– Кем были мы друг для друга, тем мы и останемся, – повторил капитан, и его голос взлетел под высокие своды часовни. – Зовите меня старым привычным именем. Говорите со мной так же просто, как говорили всегда. Не меняйте интонаций. Не принуждайте себя носить маску скорби.

Мэллори наклонился ко мне и беззвучно шепнул:

– Смотрите.

Салман Хан плакал. Я не видел его лица, но плечи индийца вздрагивали. Он закрыл лицо руками. Бен Кинг медленно повернулся к нему, сочувственно сказал что-то на ухо и продолжил слушать своего брата. Гай Филипс наблюдал за этой сценой с холодным безразличием.