Книга Вечный сдвиг - Елена Макарова

Федот сообщил жене о своем решении устроиться, наконец, на работу, и та повела его в кабинет директора. Огромной величины шар с нарисованными на нем глазами и усами говорил по телефону.

«Надувной! – вспомнил Федот ивоновскую старушку, – утром надулся – пошел на работу. Вечером сдулся и лег спать».

– Оформим по протекции, – согласился надувной и посмотрел на жену Федота. – Принесите справку, подтверждающую профессию.

– Из МОСХа? – спросил Федот.

– Да по мне хоть из воска, – сострил надувной.

Отделом кадров МОСХа заведовал Петрянский, вымогатель первой марки. Пока на лапу не дашь, будет тянуть резину. Но если ты уверен, что больше никогда ни за чем не будешь к нему обращаться, сгодится и пустой конвертик. Он прячет его в сейф, не распечатывая. Федот купил конверт и задумался, сколько положить. А может, вообще ничего? Договорился сам с собой на рубль. Чтобы не вводить Петрянского в ярость – все-таки что-то он там найдет, может и посочувствует бедственному положению художника, хотя вряд ли.

Кабинет у завкадрами был точь-в-точь как у надувного, сам же он был сдутым и настолько никаким, что его можно было принять за кого угодно.

– На поденку устраиваюсь, справка нужна, – объяснил Федот и подал конвертик.

– И кем же? – спросил без всякого интереса раздувной и щелкнул задвижкой железного сейфа.

– Учителем лепки.

– Это надо обмыть, – загорелся Петрянский и нацарапал справку.

– Печать не забудь! – напомнил Федот.

– Получай! – Петрянский дохнул на печатку и хлопнул ею с размаху по документу. – А теперь по трояку – и в «Греческий зал»!

– Отец, ты вообще понимаешь, что происходит, – говорил он, занимая место за длинным деревянным столом. – Был на нашей последней выставке в Горкоме? А на Вейсберге? А на Штернберге? Отец, мы занимаем позиции. Мы легализируемся, и, конечно, глупость вышла с Биеннале. Понимаешь, отец, – Петрянский сдул пену, – выставили до усеру религиозные работы Иванова, концепты Крюкова, полный сюр Капулиной и гиперреализм Штокмана! А я пазл выставил. Представь, черная лессировка, а на ней мелкие красные людишки со знаменами, вместе они составляют портрет Лукича. Отец, без борьбы никуда не попрешь, воевать надо, надо отстаивать права на свободу самовыражения в искусстве.

У Федота было собачье чутье на стукачей. Это был он самый, только зачем ему понадобился Федот? На кого он собирает информацию? На Клячкина? На Аркашу Штейна? Может, Клотильду взяли?

– Ты на демонстрацию пятого декабря ходил? Отец, за какие-то пятьдесят лет мы излечились от страха. И кто был первым? Солженицын. Я боготворю этого человека.

«Раньше сядешь – раньше выйдешь», – подумал Федот и, завидев официантку, помахал ей рукой.

– Что будем пить? – спросила она, и Федот замер с открытым ртом. Петрянский исчез. На его месте лежала резинка в форме сосиски.

– Извините, – сказал Федот, – в другой раз.

С этими словами он спрятал резинку в нагрудный карман и вышел из «Греческого зала».

40. Гу. Девушка, сидящая рядом ним в вагоне метро, увлеченно читала книгу. Федот присоединился к ней. «В провинции Юньнань многие семьи держат у себя ядовитых насекомых гу. Они могут испражняться золотом и серебром и таким образом обогащать людей. Каждый вечер гу выпускают и оно, сверкая, как молния, летает на восток и на запад. Если поднять сильный шум, то этим можно заставить его упасть на землю.

Гу может быть змеей или жабой, любым пресмыкающимся или насекомым. Люди прячут от гу маленьких детей, боясь, что гу съест их.

Те, кто держат у себя гу, прячут их в потайных комнатах, приказывая женщинам кормить их. Мужчинам вредно видеть гу, так как оно состоит из скопления инь. Гу, что пожирает мужчин, извергает золото, а гу, пожирающее женщин, извергает серебро. Это мне рассказал Хуа Фен, командующий войсками в Юньнани».

– Ну-ка подвинься, – раздался голос из Федотова кармана, и девушка вскочила с сиденья.

Надувшийся Петрянский занял ее место, и Федот посмотрел на народ. Народ, как и полагается, безмолвствовал, а девушка, стоя, продолжала читать книгу.

– Сдуйся, – повелел Федот Петрянскому.

– Фигушки, – ответил Петрянский, – Спасибо, что довез за бесплатно.

Федот схватил Петрянского за руку, но тот вырвался и смешался с выходящей толпой.

41. Новая старая жизнь. Аркадий Штейн, физик, у которого происходило празднование смерти усатого, сидел на больничном. Он громко чихал и кашлял. Большие карие глаза покраснели от простуды, под тонкими ноздрями разлилась краснота.

– Прости, я без звонка, – сказал Федот.

– Можешь не извиняться, телефон мне вырубили.

Они пошли на кухню и включили вытяжку над плитой. Под ее гул Федот поведал Аркадию о сегодняшней встрече, умолчав про надувание и сдувание, хотя Аркадий был из тех, кто и к такому сообщению мог отнестись без усмешки.

– Мы у них на крючке, – резюмировал Аркадий. – Барда уже вызывали и показывали все наши фотографии. Он пять часов молчал. Хорошо, у меня больничный.

– Как же нам быть?

– Нас миллионы, всех не перевешаешь, – утешил Аркадий.

– Не хотелось бы попасть в первую десятку… У меня ведь теперь новая жизнь.

– Новая жизнь… – мечтательно повторил Аркадий и громко высморкался. – Намыливаешься?

– Да нет! Я дочь Маши Белозеровой разыскал. А она родила. Так что я теперь дедушка, – прорвало Федота на откровенность.

– Маши Белозеровой? – переспросил Аркадий. – Знакомое имя. Она, случаем, не жила в Чубайнуре? – И Аркадий описал Машу Белозерову из Чубайнура, портрет полностью совпадал. – Потом меня перевели, а она, кажется, работала в Долинке, на шахте.

– Погоди, я за бутылкой сбегаю, – сказал Федот.

У подъезда стоял Петрянский. Федот прошел мимо, как бы не замечая. Стоя в очереди в угловом магазине, он продолжал делать вид, что не замечает Петрянского. Но вот как вернуться к Аркадию с хвостом, как предупредить его, если телефон отрезан?

В лифте Федот нажал на десятый этаж и пешком спустился на пятый.

– Он у подъезда, – шепнул Федот Аркадию на ухо. – Надеюсь, ты меня не подозреваешь? Получается, что я хвост привел… А я хотел про Машу…

– Да что уже теперь, – протянул Аркадий. – Про Машу я все равно больше ничего не знаю.

– Тогда пойду следы заметать, – сказал Федот, и Аркадий не стал его удерживать.

Войдя в роль преследуемого, Федот петлял дворами. Хотя его никогда никто не преследовал. Просто взяли ночью и предъявили обвинение в саботаже советской власти. А поскольку он ее действительно ненавидел, по объективным и субъективным причинам, и лишь по инертности не вступал с ней в открытую конфронтацию, то ему важно было одно – не назвать ни одного имени членов подпольной группы, в которой он никогда не состоял, хотя и был к ней приписан органами.