Книга Инамората - Джозеф Ганьеми

— Вы очень счастливый человек.

— Истинная правда. — Нотки бахвальства или угрозы исчезли из его голоса, а выражение лица вновь смягчилось, — Она мое главное сокровище, Финч. Признаюсь, иногда я не могу решить, вправе ли я беречь ее для себя одного или обязан делиться своим счастьем с миром.

— Вы имеете в виду ее психические способности?

Но Кроули не слышал вопроса, он как раз напоминал Фредди, чтобы тот не забыл высадить меня у отеля «Бельвю-Стратфорд». Я пытался понять подтекст нашего разговора и намеки Кроули. Мне не пришло в голову, что мое присутствие, возможно, просто давало немолодому мужчине повод поговорить с самим собой.

Автомобиль остановился на Локуст-стрит пред входом в отель, я покинул его чрево в большом недоумении по поводу отношений супругов Кроули. Артур Кроули опустил стекло при помощи одной из посеребренных ручек и обратился ко мне с просьбой, которая весьма озадачила меня.

— Послушайте, Финч, могу я попросить вас об одном одолжении?

— Конечно.

— Если вас не затруднит, не могли бы вы побыть с Миной после полудня, чтобы она не скучала. Пожалуйста, проследите, чтобы она не переутомлялась.

Я кивнул. Кроули благодарно мне улыбнулся и велел Фредди трогать.

Стоя на тротуаре, я махал им вслед и следил, как автомобиль скрывается из глаз в потоке машин.

Поскольку я прибыл на полчаса раньше назначенной встречи с Флинном, Фоксом и Ричардсоном, то решил воспользоваться случаем и позвонить Маклафлину. Я нырнул в телефонную будку в холле отеля.

— Назовите, пожалуйста, номер, — попросила телефонистка.

— Клондайк 5-6565.

Мне пришлось подождать, когда меня соединят. Я наблюдал, как мимо меня, демонстрируя ножки в чулках, прошествовала делегация хорошо одетых педикюрщиц, направлявшихся на семинар по рефлексологии. Маклафлин ответил почти сразу и сообщил мне, что уже удостоился исторического звонка от Фокса, который разбудил его ни свет ни заря.

— Уверен, что он не преминул пожаловаться вам на меня, — заметил я.

— Я расценил это как свидетельство в вашу пользу: значит, вы хорошо выполняете свои обязанности, — отвечал Маклафлин, и, несмотря на разделявшие нас триста миль, я почувствовал, что он ухмыляется. — А теперь я хотел бы услышать ваши впечатления от сеанса.

Я постарался беспристрастно изложить все перипетии вчерашнего вечера, ничего не приукрашивая: пианино, старинные часы, приближающиеся шаги, загадочный смех и — прежде всего — явное ощущение присутствия кого-то еще. Я рассказал профессору о конвульсиях Мины и о тяжелом воздействии на нее сеанса. Но я не упомянул о ночном поцелуе, который так смутил меня.

— А вы проверили печати? — спросил Маклафлин, когда я закончил.

— Ни одна не тронута.

— Интересно, — пробормотал он. — Но это все равно не исключает того, что у нее есть помощник, который прячется где-то в доме.

— Вполне возможно.

— Кто-то небольшого роста, способный легко пролезть в то самое окно, которое вы просмотрели. Женщина. Или даже ребенок.

Я вспомнил мальчугана, который подозрительно следил за мной, когда я впервые оказался на пороге дома Кроули. А вдруг он не просто так играл на улице?

— И это возможно, — согласился я.

Что если мальчишку за несколько пенни наняли следить за членами комитета «Сайентифик американ»? Но мог ли ребенок подстроить те удивительные явления, свидетелями которых мы были прошлой ночью?

— Финч?

— Да, сэр?

— Я полагал, что мы еще не кончили разговор.

— Извините, профессор, я задумался.

— О чем?

— О помощниках. Сказать по правде, мне это кажется уж слишком сложным.

— Тогда послушаем ваши гипотезы.

— Боюсь, я не готов их предложить.

Повисла пауза. Я представил, как насупился Маклафлин на том конце провода.

— Это на вас непохоже, Финч.

— Но я никогда прежде не сталкивался ни с чем подобным, — пробормотал я в свое оправдание.

— Что вас так смущает в этом деле?

«То, что здесь не к чему придраться, — уж слишком все чисто», — хотелось крикнуть мне, но я прикусил язык. Я не решался признаться в этом даже себе самому, не то что Маклафлину. Тишина, воцарившаяся в этот миг в телефонной будке, напомнила мне об исповедальнях, которые я посещал в детстве, но никогда прежде не испытывал я такого смятения и стыда. Маклафлин ждал, весь внимание, словно святой отец на исповеди, я же, как упорствующий греховодник, каким и был в двенадцать лет, пытался сочинить полуправду, чтобы скрыть мои неискупаемые прегрешения.

— Меня волнует то, что я не могу найти мотивов, — начал я. — Кроули не столь уж религиозны. Они не стремятся прославиться. И они прекрасно обходятся без наших пяти тысяч долларов.

— Понятно, — заключил Маклафлин, — значит, в этом деле вам мало быть следователем. Вы решили стать и адвокатом, так?

— Я всего лишь пытаюсь понять то, что произошло вчера вечером.

— Как раз наоборот! — возразил профессор и прочел мне целую лекцию наподобие той, какую пришлось выслушать Фоксу месяц назад перед испытанием Валентайна.

— Вы исследуете явление, Финч, а не Мину Кроули. Ее мотивы не имеют никакого значения и только вас запутают. Разве химику, чтобы измерить валентность атомов, нужно знать, для чего их создала природа? А онкологу, чтобы поставить диагноз, разве необходимо быть в курсе политических пристрастий пациента? Конечно, нет, в противном случае они прослыли бы алхимиками или лжецелителями. Вот почему бихевиористы, несмотря на все их заблуждения, оказали столь положительное влияние на развитие нашей науки: они помогли изгнать из наших исследований все сентиментальные нюансы, вроде ваших эмоций, и заставили нас признать строгую точность естественных наук. Нам пришлось отказаться от желания вырядиться в мантии философов и раз и навсегда сменить их на лабораторные халаты.

«…И не делать различий между людьми и дрессированными голубями», — подумал я. (Или, как сказал бы бихевиорист, «пробормотал я про себя», поскольку они также ни в грош не ставили такую не поддающуюся измерению чепуху, как думанье.)

— Вы понимаете, что я хочу вам сказать, Финч?

— Полагаю, да, — подтвердил я и, перефразировав его слова, добавил: — Не думайте слишком много.

— Но и слишком мало, — поправил он. — Для этого у вас есть Фокс.

Маклафлин протянул мне оливковую ветвь, я усмехнулся и постарался показать ему, что принимаю ее. Но в душе я не смирился.

— И все же это будет не простой эксперимент, профессор.

— Значит, прошлая ночь вас не убедила? — спросил Маклафлин, и я признался, что нет. Он задумался, а потом попытался дать мне совет: — Забудьте на время все те нелестные слова, которые я наговорил вам о философах. У них есть инструментарий, который может оказаться полезен в настоящей ситуации, так называемая «бритва Оккама».[21]Вам известен этот термин?