Книга История руссов. Держава Владимира Великого - Сергей Лесной

И вот из подобного факта Стендер-Петерсен делает вывод о влиянии варягов на цитадель веры на Руси, на Киево-Печерский монастырь!

Доказательство четвертое.

Варяг Шимон перешел в православие со всей своей многочисленной челядью, под влиянием Печерского монастыря.

Оставив в стороне совершенно недоказанную идентификацию Шимона[76], мы только укажем, что речь идет о влиянии монастыря на варяга, а не варяга на монастырь. На этом четыре «доказательства» оканчиваются. Трудно без возмущения читать указанную выше статью, ибо содержание ее — насмешка над читателем: Стендер-Петерсен, очевидно, считает, что голова у читателей служит только для того, чтобы носить шляпу. Из всего им сказанного ясно одно: варяги к Киево-Печерскому монастырю не имели ни малейшего отношения, спрашивается: зачем же отнимать время у читателей?

Коснемся теперь примечательной детали. Стендер-Петерсен пытается выяснить, как звали двух первых мучеников-варягов. Церковная традиция сохранила только имя юноши (Иван), но имя отца остается неизвестным.

Rozniecki, 1901[77], найдя в одном из текстов выражение «Турова божница», решил, что существовала христианская церковь, носившая по традиции имя скандинавского языческого бога Тора (Тура). Такой нелепости не мог поверить даже Стендер-Петерсен и высказал догадку, что речь идет об имени отца варяга-мученика.

Не входя в рассмотрение подробностей, ибо нельзя обсуждать каждую нелепость, отметим, что «божница» — это не церковь, это крупный щит с изображением Богородицы, святых и т. д. под стеклом, защищенный крышей от непогоды, обычно с неугасаемой лампадой, располагавшийся на перекрестках больших дорог, перед въездом в города и т. д.[78]Именно на такое место и вызывала толпа киевлян князя Игоря Всеволодовича для «беседы» с ним.

Слово «Турова» объясняется прежде всего из славянских корней. Господа прибалтийцы забывают в своем псевдонаучном скандинавском рвении, что существуют правила здравого мышления.

Речь идет о местности под Киевом, поэтому всякий разумно мыслящий человек, естественно, попытается найти объяснение его названия из местной, русской основы, а не индийской или китайской.

На Руси существовало в те времена популярнейшее животное — тур (но не тор!), прародитель серого украинского скота, охота на которого высоко ценилась. О нем упоминает даже Владимир Мономах в своем завещании детям.

В древности, как известно, имена давались часто по именам животных (ибо это были клички), отсюда — Волков, Бобров, Быков, Лисицын, Кабанов, Свиньин, Орлов, Гусев, Уткин, Конев, Белкин, Журавлев и т. д. Было бы странно, чтобы тур не дал клички человеку, тем более что существовала река Турья, город Туров и т. д.

Совершенно ясно, что какой-то «Тур» или «Туров» в своем благочестии (как это делали еще на нашей памяти) воздвиг божницу на окраине Киева; ее, естественно, стали называть «Турова божница». Никакого отношения эта божница к варягам не имеет, тем более что она «Турова», а не «Торова».

Идентификация этой божницы с церковью Бориса и Глеба — совершенная нелепость, ибо церковь — это церковь, а божница — это божница. Наконец, когда умирает великий князь, тело его кладут в одну из самых почитаемых церквей в центре города, а не в божницу перед городом. Где же логика?

Стендер-Петерсен не понимает, что киевляне не могли бунтовать у тела только что почившего князя в церкви, — этого не позволило бы их религиозное чувство, и они скрепя сердце принесли присягу новому князю без бунта. Однако, принесши присягу, они вызвали его для серьезного «разговора» в наиболее подходящее для них место — за город. Остальное известно.

Всего этого ни Рожницкий, ни Стендер-Петерсен, ни иные исследователи скандинавского образа мышления совершенно не понимают, не понимают прежде всего потому, что они не русские.

Что же касается сомнительных трактовок разных мест «Прологов», «Степенной книги» и т. д., то нельзя религиозные легенды ставить на одну доску с данными летописи, которая как-никак, а настоящий исторический источник.

С другой стороны, общеизвестно, что и «Степенная книга» не всегда заслуживает доверия, в нее вкрались явные россказни, например, о том, что княгиня Ольга была простой крестьянкой-перевозчицей и что первая встреча ее с Игорем состоялась у перевоза, где Игорь обратился к ней с не совсем-то приличным предложением, но был осажен и т. д. В этих условиях строить какие-то отличные выводы на данных «Степенной книги», когда они явно расходятся с летописными, не приходится.

Изложенная выше статья Стендер-Петерсена показывает крайнюю тенденциозность ее автора: он во что бы то ни стало хочет найти влияние варягов там, где его совершенно не было, и это именно и явствует из его статьи.

Статья эта является совершенным «пустоцветом», написана она только для того, чтобы поговорить о варягах и Печерском монастыре, хотя они не имели между собой ничего общего, и покрасоваться своей эрудицией.

Является вопрос: как могла создаться подобная статья? И (не следует забывать) она не одна. Понять это можно, зная, что собой представляют норманисты. В подавляющем числе это люди из прибалтийских стран, волею судьбы попавшие в Россию и получившие здесь образование.

Вернувшись после 1917 г. к себе, на родину предков, многие из них не могли отказать себе в удовольствии рассказывать чудеса о России. Наиболее безобидные из них — это типичная мюнхгаузеновщина, другие представляют собой нечто похуже.

Когда бывший коммерсант за кружкой пива рассказывает своим соотечественникам, как он душил собственными руками волков на улицах Москвы, — это не беда: «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Но когда люди, облеченные учеными степенями, вооруженные аппаратом настоящей науки, начинают втягивать науку на прокрустово ложе и обрубать истине слишком длинные, не нравящиеся им ноги, — дело гораздо хуже.