Книга Альпийская крепость - Богдан Сушинский

«Неужели намерен вообще больше не возвращаться в Берлин, а, перенеся свою партийную канцелярию в Берхтесгаден, или прямо в Оберзальцберг, попытается постепенно перенять на себя все функции главы державы? — взвесил его оценивающим взглядом Скорцени. — А заодно — и рейхсказначея, обладателя всех тайников с золотом СС. И дело здесь не в поручении фюрера, — рассуждал Отто, уже поднимаясь из-за стола. — Борман и сам жаждет как можно скорее побывать на своей вилле в Оберзальцберге, осмотреться в “Бергхофе”, прикинуть, какими помощниками и какими вооруженными силами он сможет располагать. Именно поэтому для него так важно наладить отношения и со мной, и с временным комендантом “крепости” Вилли Штубером. И тогда всех прочих, кто метнется в Альпы после него — Геринга, Гиммлера, Мюллера, Кальтенбруннера — рейхсляйтер уже будет принимать у себя в “Бергхофе”, как хозяин. Или вообще не принимать!».

— Как вы считаете, Скорцени, — угрюмо провожал его Борман до самой двери, — фюрер все же решится оставить Берлин, чтобы руководить обороной из «Бергхофа»?

Борман спросил об этом так, словно только что вычитал мысли обер-диверсанта рейха.

— Об этом я и хотел спросить у вас, рейхсляйтер. И не только я. Многие хотели бы спросить о дальнейшей судьбе фюрера именно у вас, хотя и понимают, насколько это некорректно и даже опасно.

— Он не согласится, Скорцени, — хрипловато пробубнил Мартин, наклонив голову так, что чуть ли не касался теменем подбородка обер-диверсанта рейха. Но при этом смотрел он куда-то в сторону. — А ведь от этого зависит многое: и сроки обороны рейха, и ее тактика, и отношение к нам западных союзников.

— Убедившись в том, что фюрер не согласится избрать своей последней ставкой «Альпийскую крепость», вы даже просили русскую актрису Ольгу Чехову убедить его оставить Берлин и перебраться в «Бергхоф», — не стал щадить Отто заместителя фюрера по партии.

Сам тот факт, что рейхсляйтер обратился к русской актрисе, любовнице фюрера, с просьбой уговорить главу государства сменить свою правительственно-командную ставку, оставив столицу и переехав далеко в горы, показался Скорцени кощунственным.

Это ж до какой стадии растерянности и нравственного падения следует дойти, чтобы такой важнейший государственный вопрос, по существу, судьбу страны, высшие ее руководители начали решать, используя в качестве посредников какую-то заблудшую актрису, любовницу, да к тому же из русских и наверняка подосланную или уже здесь, в рейхе, завербованную?!

— Она отказалась это делать, — сокрушенно покачал чуть ли не на грудь Скорцени склонной головой Борман, даже не понимая, как низко падает в глазах «самого страшного человека Европы». — Она, как и Ева, не стала уговаривать фюрера, чтобы он попытался спасти свою жизнь.

— По этому поводу вы обращались уже и к фрау Еве Браун? — не сумел, да и не захотел скрыть своего сарказма Скорцени.

Ева Браун, Ольга Чехова… Кого еще из любовниц привлекал Борман для того, чтобы решать: где, когда и каким образом Гитлер должен определяться со своей ставкой главнокомандующего и канцелярией фюрера?! Правда, при этом обер-диверсант рейха не исключал, что таким способом рейхсляйтер всего лишь зондировал почву: собирается фюрер перевозить свои чемоданы в «Бергхоф», или же можно занимать это «Орлиное гнездо» самому, пока не налетели остальные коршуны?

Впрочем, сути дела это не меняло. Скорцени прекрасно понимал, что вопрос о дальнейшей ставке фюрера, а значит, и штаб-квартире Верховного командования, следовало решать на каком-то государственного уровня совете высших должностных лиц, а не затевать дворцовые интриги с привлечением имперских наложниц.

— Я пытался использовать любые подходы к фюреру, — покаянно произнес Борман, грузной, неуверенной походкой возвращаясь к столу. Это была походка крестьянина, который, оставив плуг посреди поля, возвращается домой по свежей пахоте. — Мы теряем время, Скорцени. Мы его катастрофически теряем.

— Боюсь, что мы его уже окончательно потеряли, рейхсляйтер, — сказал обер-диверсант рейха и, вскинув руку в прощальном приветствии, оставил кабинет.

18

Генерал Штубер почему-то до последней минуты надеялся, что тот Арнольд Гредер, которого он «имел честь знать», давно сгинул где-то в гибельных водоворотах Восточного фронта; оказался в числе заговорщиков, казненных после 20 июля, или же попросту растворился в давних преданиях, как, в конечном итоге, растворяется всякое кошмарное видение.

Но вот Гредер появился — все такой же приземистый, немыслимо широкоплечий, с красновато-серым, цвета пережженного кирпича, лицом закоренелого гипертоника и короткими, по-монгольски кривыми ногами… Беззаботно наглый и целеустремленно-циничный. И стало ясно, что даже самые эфемерные призраки имеют обыкновение материализовываться и возвращаться.

— Когда меня назначали в этот регион, мне и в голову не приходило, что где-то в нем находится древняя обитель саксонского вольномыслия, именуемая «замком Штубербург»! — Барона всегда шокировала развязность его манеры общения, его феерическое многословие и полное пренебрежение к тому, как на его словесное невоздержание реагирует собеседник — независимо от его возраста, чина и статуса. — Кто бы мог предположить: тонут непотопляемые «Титаники», взрываются самые безопасные в мире дирижабли, рушатся доселе несокрушимые империи, и только символы аристократической саксонской гордыни по-прежнему высятся посреди руин рейха, совершенно безразличные к его судьбе!

— Ведете вы себя, полковник, как всегда, нагло, — без какого-либо раздражения комментировал его очередной «дикий монолог» генерал Карл фон Штубер. — И только потому, что в стенах замка вам предстоит встреча с моей гостьей, я великодушно прощаю вашу «пролетарскую», как любят выражаться по этому поводу германские коммунисты, простоту.

— Да, господин отставной генерал-майор, да, согласен! Эта мрачная история с гибелью дирижабля «Гинденбург» не придала нашему знакомству той почти венценосной изысканности, с которой вы привыкли встречать в залах замка своих высокородных гостей.

— Сегодня мы с вами не будем обсуждать нюансы гибели «Гинденбурга», — все еще довольно терпимо, но уже предельно сухо произнес барон.

— Странно, господин барон, странно. Расследование по этому делу то закрывали, то возобновляли; менялись версии, мнения и состав комиссии, но вы, именно вы, господин Штубер, всегда оставались ярым приверженцем того, что источником всех бед нашего «Гордого ангела» является падший ангел, именуемый Арнольдом Гредером. Но фюрер, мудрый фюрер!. Он, как всегда, не принял благого жертвоприношения недоброжелателей, а предпочел заглянуть в сущность явления…

— На то он и фюрер, — благоразумно пожал плечами барон.

О склонности Гредера к подобным «диким монологам» Штубера предупредили сразу же, как только он приступил к расследованию гибели дирижабля. Особенно развязными они стали после того, как фюрер лично вывел начальника службы безопасности «Гинденбурга» из-под секиры безжалостной фемиды. Но странно, что после первой волны невосприятия, к Штуберу пришло понимание того, что в случае с Гредером выражение «Вся жизнь — игра» в самом деле приобретает какой-то особый смысл, некое особое звучание и воплощение. Арнольд действительно всю свою жизнь играл, возможно, даже не подозревая, что играет, причем делает это великолепно, естественно, не впадая ни в излишнюю театральщину, ни в опошленную любительщину.