Книга Готтленд - Мариуш Щигел

И действительно, эхо звучало в облицованной кафелем кухне профессора.

— Зачем мы это показываем? — вопросила дикторша. — Чтобы вы сами увидели, какие вольности позволяют себе те, кому вы так верили.

Когда домой позвонили «взбешенные шахтеры из Остравы», Прохазка долго объяснял им, что это его слова, но не его фразы.

(Мы знаем об этом факте, поскольку в архивах Службы безопасности лежат рассекреченные в марте 2001 года инструкции, указывавшие, кто должен звонить Прохазке и что говорить. Мы знаем также, как эти задания были выполнены.)

Жена отключила телефон.

— Ты какой-то бледный, — сказала она Объекту наблюдения. О. Н. ничего не ответил.

Крюк

Уснуть они не могли.

Вдруг, в четыре утра, они услышали звон разбитого стекла.

Прибежали в гостиную.

Со стены упало большое зеркало и разбилось.

Высоко под потолком остался только крюк.

Писатель посмотрел на крюк, потом на жену и спросил, что все это может значить. Жена не ответила.

Дочь Ленка говорит, что зеркало не выдержало напряжения в квартире, где шесть человек не могли заснуть и мучились.

Балкон

Он долго отказывался верить, что можно так манипулировать записью.

— Прохазка был сценаристом, его фильмы получали награды. Я понимаю, не он их монтировал, но он же должен был знать, что можно сделать с пленкой, — размышляю я вслух.

— Нет, он не мог этого понять. На самом деле он так и остался наивным парнем из деревни, — говорит жена писателя Магулена.

Он перестал выходить из дому.

Народ поверил телевидению.

Кундера сказал, что людей, которые сами при каждом удобном случае обсуждают за глаза своих друзей, больше возмущал их любимый Прохазка, чем методы тайной полиции.

Две недели он ходил туда-сюда по балкону.

Если шептал что-то себе под нос, его слушали — о чем он не догадывался — девять микрофонов.

На четырнадцатый день у него подскочила температура: сорок градусов.

Он сидел и писал. Переписывал на машинке сотни объяснительных записок. В редакции газет, на радио и телевидение. Ни одна из них так и не была опубликована. Тогда он послал письма с объяснениями своему парикмахеру и директору любимого китайского ресторана.

В университете никто не разговаривал с Ленкой: она была дочерью предателя Весны. Ленка принесла на занятия двадцать экземпляров письма отца — хотела раздать их однокурсникам, чтобы те прочитали его объяснения. Младшая, Ива, тоже взяла копии в гимназию.

Но студенты попросили: «Не давай нам это письмо».

Не пачкай людей.

Зачем вообще дотрагиваться до этих листков?

Наивность

Режиссер и телевизионный документалист Хорди Ньюбо внимательно прослушал в наушниках (слышимость на порядок лучше) звуковую дорожку «Свидетельств с брегов Сены». Сегодня, по прошествии тридцати лет, он уверен, что слова Прохазки не переставляли. «Он действительно говорил, что Дубчек был наивен и так далее. А разве не был? Сейчас каждый скажет, что был. Только в тогдашней Чехословакии это было похоже на сущее святотатство».

Сам Дубчек впоследствии честно признался, что его подвело воображение: «Беда моя была в том, что у меня не было стеклянного шара, который помог бы предсказать вторжение».

20 августа 1968 года в 23.00 русские напали на Прагу с воздуха. В пражском аэропорту из самолетов выгрузились танки и орудия (поляки вошли по суше через Градец Кралове). На рассвете, перед тем как Дубчека и еще пять человек из руководства похитили, семеро советских парашютистов вломились в его кабинет. «Они мгновенно, — вспоминает Дубчек, — заняли позиции у окон и дверей. Это было похоже на вооруженное ограбление. Я машинально потянулся к телефону, но один из солдат нацелил на меня автомат, схватил телефон и вырвал с корнем кабель».

Вместе с другими Дубчека посадили за большой стол. Рядом с ним сидел его друг, председатель Национального собрания Йозеф Смрковский (тот самый, чью урну через пять лет нашли в венском экспрессе). «Вот уж поистине, — пишет Дубчек, — нас здорово охраняли, пока мы сидели за столом, — в затылок каждого был нацелен автомат». Когда они выходили, он заметил начальника своей канцелярии Сояка. «Я шепнул ему, чтобы он берег мой портфель, в котором находились правительственные документы: не хотел, чтобы они попали в руки русских. Я не знал тогда, что Сояк был одним из советских “помощников”».

Похищенный и содержавшийся под стражей у русских («в Кремле мне даже не дали смыть с себя пыль и грязь предыдущих трех дней»), Дубчек знал, что его страну захватила гигантская военная машина и нет в мире силы, способной ее прогнать. Тем не менее он вспоминает, что, только уже сидя перед Брежневым и не сомневаясь, что его принудят подписать акт капитуляции, осознал самое важное: «В этом сумасшедшем доме нет и не может быть идеалов, которые мне дороги и которые, как я считал, обе стороны разделяют».

Разве это не наивно?

Вплоть до этого момента он верил, что у тех есть какие-то идеалы!

Посылки

Когда семья Прохазки радостно ожидала перед телевизором его бенефиса, Александр Дубчек уже не был первым секретарем, а был послом в Турции. (Через три месяца он стал сотрудником Государственного управления лесным хозяйством в Словакии.) Первым секретарем ЦК был теперь Густав Гусак.

Профессор, которому в «Свидетельствах с брегов Сены» принадлежали «хм» и «ну да», — это историк литературы Вацлав Черный. В 1931 году в возрасте двадцати шести лет он стал доцентом в Женевском университете. Профессор открыл неизвестные пьесы Педро Кальдерона и быстро был признан одним из самых выдающихся представителей чешской культуры XX столетия. Непреклонный противник коммунизма, он служил мишенью пропагандистских кампаний со времен сталинизма вплоть до своей смерти в 1987 году. Если профессор занимался Средневековьем, его обвиняли в пристрастии к эпохе темноты и невежества, если барокко — в восхищении иезуитами, если романтизмом — в индивидуализме, недостойном гражданина социалистической страны. Иберистикой же он интересовался исключительно из любви к генералу Франко. По окончании Пражской весны профессор Черный вынужденно ушел на пенсию и печатался только в эмигрантских издательствах.

Авторы телевизионной провокации сознательно не пустили в эфир многое из того, что он говорил, — это они оставили для радиосериала.

Радио передавало цикл программ «О профессоре Черном и других». Другие — это Прохазка, Гавел и Когоут, которых подслушивали дома у профессора.

«Лед тронулся», — гласило название первой серии.

Слушателям сообщили, как пленки попали в СМИ: «Истории известно множество невероятных случаев, когда на свет божий всплывало то, что должно было навсегда остаться скрытым».