Книга Лето в Сосняках - Анатолий Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лиля улыбнулась своим воспоминаниям, потом тряхнула головой:
– Вот так... Я и решила после Москвы – все! Надо прибиваться к берегу. Заведу семью, выпишу мать, хватит! Вот и выскочила. Выскочила и обожглась.
– Помогает он тебе? – спросила Ирина.
– Ты что! – ответила Лиля. – Не могу я собственного ребенка прокормить? Нужны мне его деньги!
Ирина вздохнула:
– Тебе хорошо, ты красивая, ты свое возьмешь.
Жалуясь на судьбу, Ирина рассказала печальную историю своих неудач. Отец был причиной ее невзгод и несчастий.
– Ни один человек ко мне не заходил. «Не желаю я чужого человека в доме, не пропишу, на порог не пущу», – вот как он ставил вопрос. Могла я удержать кого?
– Что ж ты, маленькая была? Совершеннолетняя. Имела право привести кого хочешь. Тем более мужа.
– Боялась я его, немела, честное слово! Взгляд как у Николая Первого, я в кино видела, такой оловянный взгляд. Он меня ненавидел, и мать ненавидел, весь дом, всю семью.
– За что так?
– Спроси его! А ведь, когда я была маленькая, любил меня. Мать рассказывала, и я сама помню, смутно, конечно. А потом изменился. Жизнь тяжелая, отца расстреляли.
– Кого расстреляли?
– Его отца. Дедушку моего.
– Когда?
– А когда и других.
Лиля ошеломленно смотрела на нее.
– Мы и бумажку получили, его реабилитировали.
Из альбома, где лежали фотографии, Ирина достала конверт, протянула Лиле сложенную вчетверо бумажку. Такое же извещение, какое получила Лиля об отце: «За отсутствием состава преступления дело прекратить...»
– Ему было плохо. А мы при чем? – продолжала Ирина. – Мы чем виноваты? Нас за что ел? Грешно про покойника плохое говорить, но, знаешь, характер был такой, трудно передать. Что я от него вытерпела, боже мой, жизни не было, даже сейчас бьет по нервам. Поверишь – как вечер, так двери на запоры, сидим, как в домзаке, ни войти, ни выйти. Станет за занавеской и на улицу смотрит. На чердаке себе ну прямо сторожевую вышку устроил, из окошка всю улицу видно, все подходы. И никого я не могла к себе привести. Не то что мужчину – подруги и то не допускал. Ведь, кроме тебя, никто не ходил к нам. А как ты в Москву уехала, так все, никого не пускал.
– Чего же он боялся, может, деньги копил?
Ирина скосила глаза:
– Откуда им быть, деньгам? Как там ни говори, семья, дом – пай выплатили. Не в деньгах дело. Не мог страх перебороть. Как дедушку расстреляли, так он уже больше не мог страх перебороть.
– У меня тоже отца расстреляли.
– Ты девчонкой была, что ты понимала?
– Думаешь, мне от этого было легче?
– У тебя один характер, у него другой, – не стала спорить Ирина.
– Слушай, Ирина, а почему он отравился?
– Не знаю.
– Нехорошо, Ирина!
– Что такое, что ты меня стыдишь? – с беспокойством спросила Ирина. – Объясни, что случилось?
– Сама должна понимать. Миронова обвиняют.
– Ничего не знаю, ничего он не рассказывал. Только не из-за Миронова. Умер человек, и все его дела с ним умерли.
– А из-за чего? Скажи!
– Не из-за Миронова, и все. И не хочу я ничего касаться.
Лиля взяла ее за руку:
– Ирина, мы столько всего пережили, должны же мы быть людьми.
Ирина молчала, и Лиля молчала. Потом Ирина спросила:
– Что же ты от меня хочешь?
– Скажи, что знаешь.
Ирина опять помолчала, потом сказала:
– Когда судили твоего отца, он свидетелем был. Запутался.
– Он не запутался, – резко проговорила Лиля.
Ирина молчала.
– Что же ты молчишь?
– Разве я за него отвечаю?
– Я всю жизнь за отца отвечала.
Ирина посмотрела на нее исподлобья:
– Я не хотела ничего говорить, ты заставила.
– Я на твоего отца зла не имею, – сказала Лиля, – и не таких, как он, ломали... Ну, а теперь? Теперь из-за чего человека обвиняют? Разве это правильно? Пойди скажи, что Миронов ни при чем. Ты дочь, тебя послушают.
– Куда я должна идти? – колеблясь спросила Ирина.
– В партком.
– Стоит ли мне? Разберутся. Разве тебя кто обвиняет? И Миронов отобьется. У вас что, все снова?
– А что снова... У нас и не было ничего.
– Ах, – вздохнула Ирина, – как вы тогда хорошо танцевали, я до сих пор помню, все любовались, такая молодость была хорошая, я нарочно ушла, чтобы вам не мешать, боялась одна домой идти, я ведь трусиха была, а пошла, пусть, думаю, ее проводит, а у вас ничего не вышло, жалко... Ведь ты нравилась ему...
– Он любил меня тогда, – сказала Лиля, – но, когда он меня любил, у меня не было веры. Я ни во что уже не верила и в любовь не верила.
– Брось ты, – Ирина махнула рукой, – у кого чего не было в жизни, где они, святые-то?
– Нет, – сказала Лиля, – ты его не знаешь. Он себе ничего не прощает и другим не прощает... Да и старая я уже...
– Ну да...
– Разве такой была я в семнадцать лет? Если бы я была рядом с ним, он бы не заметил, как я постарела. Мужчины не замечают, когда женщина стареет на их глазах... Время нас развело.
– Увидишь, – сказала Ирина, – перепадет и тебе счастье, довольно ты натерпелась. Я ладно. Но ты... Прямо жалко было на тебя смотреть, честное слово! – Ирина вздохнула. – Все мы разбрелись после школы, встречаемся, как чужие. Помнишь Власа Егорова?
Она начала перебирать одноклассников. Хотя далекие, эти имена будили теплые воспоминания.
– А моя жизнь? – Ирина махнула рукой. – Вспоминать страшно. Я ему смерти желала. Раньше в монастырях грехи замаливали, а теперь где? – Она посмотрела на Лилю, осторожно спросила: – Ты как, веруешь?
– Нет.
– Ну, ну, я просто так спросила.
Расколов тогда Колчина, Ангелюк его больше не беспокоил. Колчин работал на прежнем месте, получил квартиру, допуск к операциям с загранфирмами.
Однажды к его столу подсел молодой человек, улыбнулся, как старому приятелю. Колчин привык к развязности молодых снабженцев и сухо проговорил:
– Слушаю вас.
Молодой человек молча улыбался. Колчин увидел бордовую книжечку, лежащую в его ладони. Мелькнули фотография, фамилия и еще что-то, чего Колчин не разобрал и не запомнил. Удостоверение захлопнулось.
– Скажите, что вы на некоторое время отлучитесь.