Книга Адам и Ева - Камиль Лемонье

Я был полон восхищенья спокойным героизмом этой пастушки.

Спустя некоторое время, углубившись в лес, я узнал по пенью птиц, что лето пришло. Воздух был горяч и тяжел. Я спустился на лужайку и нарвал первых ягод земляники. Это было почти в ту же пору, когда Ева пришла прошлым летом вместе с другими девушками. Ева, Ева! Земля сладостно разливает душистые соки. Прими эти первые дары, – они похожи на свежие ореолы твоей груди. Так звал я ее издали. И вдруг увидел, что и ребенок шел с нею на мой зов: у порога жилища Ева, подняв руки, показывала мне его, восклицая:

– Ели, Ели! – чтобы я понял, что это было юное существо мужского пола, обещанное нашему желанию иметь потомство.

Туман окружил меня. Я забыл на мгновенье, охватывая руками переполненное кровью сердце. Потом побежал к Еве, взял из ее рук ребенка и понес его под лучи света, лепеча без конца: Ели! Ели, как обетованное и царственное имя. Длинные пряди моих волос окутывали его, и борода моя покрывала его золотистыми волнами. Опьяненный хмелем света, я плакал и смеялся. Я почувствовал в себе божественную гордость, как будто и я в свой черед вознесся на высоту жизни, как будто из моей любви возникло маленькое божество. Моя алая кровь разливалась глубоким потоком реки. Полный безумья я сказал Еве:

– Прекрасный Ели также пришел с равнины!

Внезапно раздался крик младенца, такой же громкий как рев львенка. Он заглушил шум ветра и пение птиц, достиг границы леса. И возвестил тем природе, что вступил в нее король.

Повернувшись к Еве, я увидел, что от ее присутствия зацветала земля, как в лесах разливались розовые соки земляники.

Я взял Еву на руки и понес на постель, а рядом положил ребенка у ее груди.

– Видишь, – сказала она мне, – не успел он появиться на свет, как уже опустошил мне одну грудь. А теперь ищет ручейками и другую. У нашего сына, Адам, будут великие желанья.

Молоко струилось, и маленький ротик всасывал его, как вспененное вино, вытекающее из бочки. А Ева слегка надавливала пальцами сосок своей груди, которую сжимали жадные губки. Моя мать поступала также, и все матери до нее. Их пальцы, нажимая на груди, были бледны и длинны. Головка ребенка откинулась. Несколько капелек молока скатилось с его губ. И он заснул, сытый и довольный, рядом с дремавшей от усталости Евой. Все наше жилище прониклось тишиной, и я отошел недалеко от порога в лес вместе с собаками и плакал счастливыми слезами.

Глава 21

Прошло десять дней, и раз под утро я сказал Еве:

– Возьми ребенка, и пойдем к ручью.

Она взяла его на руки и пошла за мной к овражку, где струился ручей. Тело ее колебалось легким и грациозным волнением. Казалось, она вышла девственной из своих страданий. Она не была прекраснее даже в тот день, когда впервые шла рядом со мною к лесному жилищу. Мы шли теперь под покровом дубов и, наконец, достигли берега ручья. Я взял из рук ее Ели и трижды погрузил его в свежий поток, повторяя:

– Ели, Ели, приобщись отныне силою и благодатью этой воды ко вселенской жизни и слейся с ней навсегда! – Я произносил слова сурово, как священник при таинстве освящения. Я сознавал, что совершаю прекрасную и великую вещь, как и прежние люди, приходившие со своими новорожденными к воде источников и рек. Я крестил ребенка ясной зыбью вод и, подняв его над своей головой, понес под теплые лучи солнца.

И сказал:

– Солнце, – создатель всех земных благ! Посвящаю тебе дорогое мне существо.

Душистый ветер играл моей бородой, славка – пересмешница пела в чаще листвы. А Ева опустилась у ручья на колени, скрестивши руки. Ели тянулся снова к ее груди и вскрикивал, полный задора жизни, как вольный зверь среди природы.

Мы долго молчали, внимая нашей крови, клокотавшей от гордости и радости. Ева присела на траву и подставила свою грудь Ели. С каждым глотком молока живот его вздрагивал медленным трепетом. И, прижимая его одной рукой к груди, она срывала другой цветы и кидала их на его золотистые кудри. Ева, милая Ева! На этом месте однажды ты предстала передо мной нагая. Лучезарное сиянье твоего тела, отражаясь в ручье, раскидывало лучи, подобно этим цветам, перед моим лицом, и глаза мои глядели, как ты приближалась ко мне в светлом отражении волновавшейся воды. А ныне вместе с твоим телом отражается в тех же блестящих струях другое божественное тело.

Каждое утро Ева приходила с ребенком к ручью. Она купала его в свежем потоке и сама купалась с ним. А потом он засыпал, нагой, под ветвями дубов. Ему служили ложем: тепловатая кора, глубокие извивы корней, перья и пух цветущей земли.

Подвижные тени играли узорами на его животике, рисуя ветви пальм, колосья и стрелки, словно знаки отличия. Он был, под затейливыми кружевами листьев, маленьким разрисованным телом ребенка кочевых шатров. Солнце унизывало золотом запястье его руки с прозрачной эмалью ногтей. Капли света вздрагивали на пухлых ямках его ягодиц. Он спокойно и мирно спал своим юным существом, слитым с благоуханьем, веществом жизни и света. Его молодое тельце, вскормленное молоком, накапливало зеленые соки. От него пахло камедью и сероцветом. Пенье птиц ласкало его чуткий и нежный слух.

Долго, долго был я словно в забытье, глядя в восторге, как переливалась под его кожей кровь, вздымалась и опускалась его гибкая и высокая грудь, как вздрагивали трепетным смехом складки его губ. Он вдруг потянулся руками к свету.

У него намечались уже первые попытки к самостоятельным движениям: в них выражалось желание и власть. Оживились тонко узорные изгибы его ног, и проскальзывало смутное стремление переступать с ноги на ногу. С каким-то беспокойством задирал он свои ножки. Клетка, возникшая из глухой и деятельной жизни, размножалась ныне, подобно вихрю улья. Все новые и новые проявления жизни, вместе с ростом ногтей, бровей и волос, развертывались непрерывной чередой. Набегали волны первых ощущений. Тонкие, нервные корешки, казалось, трепетали, подобно легким водорослям, выступавшим над поверхностью студенистых вод. Я глядел почти со священным страхом, как возникала жизнь из первообразного хаоса начального существа. Юный бог планеты двигался, ворочался, пытался разбить легкие оковы спящей жизни. Моя борода дрожала над его нагим, трепетавшим румянцем телом. О, я дышал так тихо и всей своей грудью вдувал в его крошечные легкие струи ветра, подобно струям кузнечных мехов. Мне казалось, что, как Ева произвела его на свет в человеческом облике, так и я выдыхал из себя душу, чтобы вдунуть ее в его горячее и молодое тело.

И однажды в первый раз Ели посмотрел на меня человечьим взглядом. Мерцанье пробудившейся души скользнуло в углах его глаз. Разумность осенила его существо, разжала его веки и вместе улыбку. Все его невинное тельце засияло лучами, подобно тому, как на экране внезапно вспыхивает отблеск пламени. И обитель сумрака и сна его маленького существа посетило блистанье зари. «Это я, – говорил его светлый взгляд, – я пребывал по ту сторону ночи, ожидая дня. Я находился в пределах сна, затерянный и далекий, но оставался маленькой, свернутой в комок душой, которая билась некогда в другом человеке. И вот видишь, я снова возвращаюсь к тебе, озаренный ясным сиянием моих освобожденных очей. Не узнаешь меня?»