Книга Когда псы плачут - Маркус Зузак

«Братья, какими они должны быть», – подумал я, и мы рассматривали фотографию, а капли с крана падали и падали в раковину, разбиваясь уже потише.

Потом я и к Саре в комнату зашел – еще разок взглянуть на фотографию.

– Октавия, ага? – сказала Сара. Лица ее мне видно не было, но в голосе я услышал восторг. – Прекрасная девушка, Камерон. – Таким тихим голосом. Таким тихим, что я едва услышал. – Прекрасная.

– Как и ты, – хотел сказать я, но не сумел.

Сара уже довольно долго была одна. После нескольких неудачных романов она пока никого себе не нашла, но я смотрел на нее и понимал, что она не выглядит несчастной. И она повторила сказанное тогда вечером в коридоре – казалось, несколько лет назад:

– Молодец, Кэм. Молодец.

Назавтра работа тянулась мучительно медленно, я не мог дождаться конца. Как будто каждый час полз на четвереньках, его тянули вперед против его воли.

Домой мы вернулись к пяти, а не к половине пятого, так что Октавия уже ждала на кухне. Они поболтали с Рубом, и между ними не было никакой враждебности. Никакой неловкости.

А вот я – я стоял ошалелый.

На ней не было косметики, ничего не набрызгано в волосы, одежда самая обычная. Ни маечки в облипочку. Ни джинсов в обтяжку. Никаких украшений, кроме ракушки на шнурке.

Но она была хороша.

Она была такая…

Боже мой, я не могу объяснить. Даже сейчас – не могу.

– Ну? – Она рассеяла мои думы своим тихим голосом и простым взглядом. – Ты меня поцелуешь, Кэмерон?

Это было потрясение.

От ее красоты.

От слов.

«Давай иди», – приказал я себе и через секунду взял ее руку, поцеловал ее, поцеловал запястье, а потом поцеловал Октавию в губы.

– Он нашел тебя, – сказала миссис Волф. – Это здорово.

Мать вошла на кухню и посмотрела на меня, а я вспомнил, что она говорила мне на этом самом месте когда-то в начале зимы. Она рассказывала про брата, который однажды повзрослеет, убеждала не стыдиться. Может, сейчас и она об этом вспомнила.

Ма сказала:

– Ты бы поспешил, Кэм. По-моему, Октавия тебя заждалась.

Я принял душ, оделся, и скоро мы с Октавией уже пошли со двора. Никаких напутствий вернуться к такому-то часу или не болтаться допоздна мне не было. Ничего подобного. Во-первых, мои привыкли, что я часами слоняюсь по улицам, во-вторых, если я приду слишком поздно, это мне припомнят, когда я в следующий раз отправлюсь погулять. В нашей семье каждому дается воля, и уж сколько сумеешь ей пользоваться, зависит от тебя. Сара уже несколько лет назад вышла из этого возраста, а Руб скоро выйдет. Что до меня, однако, мне пока еще нужно было соблюдать правила, и я об этом не забывал.

– Идем? – спросила Октавия, и я распахнул дверь. Мы двинулись.

Мы довольно далеко ушагали по улице, когда я сообразил, что не имею ни малейшего понятия, куда это мы направляемся. Я спросил.

Октавия, не отвлекаясь от мыслей о том месте, куда шла, ответила:

– Увидишь. Ничего такого.

У нее был довольный голос: будто, кроме нас, ничего не имело значения. Во всяком случае, в этот вечер. Ее рука нашарила мою, и пальцы сцепились. Без слов, но это не тяготило. Загорелся зеленый, перешли дорогу. Я постарался не запнуться о бордюр.

– Сюда, – чуть погодя сказала Октавия, уводя меня из толчеи к балаганчику кинотеатра в узком тесном переулке. – Не против зайти? – спросила она, – Я, знаешь, люблю старые фильмы, а тут по субботам идет старое кино.

– Запросто, – ответил я.

Ну, то есть давайте по-честному. Если бы эта девушка пригласила меня в преисподнюю, я бы и туда за ней последовал. Возражать у меня и в мыслях не было, и вот мы зашли.

Мы отправились в кино и угодили на хорошую картину.

Шел «Бешеный бык»[2], а чувак на входе, видимо, знал Октавию и пропустил нас в зал, хотя мы и опоздали. Я думал о других фильмах, которые смотрел там, куда мои сверстники ходят на свидания, где они грызут попкорн, выпендриваются и щелкаются в фотобудках.

Одно было несомненно.

Это было не про нас.

Не про нас, потому что в какой-то момент Октавия прильнула ко мне, и я думал, сейчас поцелует. Но нет.

Она спала.

Я смотрел на нее и гладил по волосам, а она проспала всего Де Ниро, как он валтузил чуваков направо и налево, жирел, становился все безобразнее и сволочнее. Кино было черно-белое, на горле я чувствовал ее дыхание, ребрами – легкое касание ее груди.

Это было счастье.

По экрану побежали титры, и я фалангами пальцев осторожно погладил ее лицо.

Тихонько пошептал:

– Октавия.

И еще раз:

– Октавия.

Она проснулась, вздрогнула, испугавшись в темноте, тут же опомнилась.

– Слава богу, – прошептала она. – Это ты, Кэмерон.

Титры еще шли, Октавия чуть повозилась и тихо попросила:

– Можешь меня поцеловать, Кэмерон?

Обняв ее, я потянулся к ее губам.

Про тот момент я кое-что помню, и это одно из самых драгоценных моих воспоминаний.

Это мгновение, когда я склонился к ней, и она потянула меня к себе, и в темноте мы стукнулись зубами. Ее рот впустил меня, и тут как-то вдруг наши зубы столкнулись, и звук эхом пробежал по мне. И мне понравилось. Такая нечаянная истина.

В зале зажегся свет, и Октавия тихо сказала:

– А знаешь что, Кэмерон? До тебя я никого не хотела просить, чтоб меня поцеловали. Ты первый, кого я об этом просила.

Это меня удивило.

– Ты никогда не просила Руба?

– Его просить не приходилось.

– Да уж, наверное, – отозвался я, – Я как-то не подумал.

Если уж Руб чего хотел, он не ждал. А вот я – наоборот, ждал слишком долго.

– Штука в том… – Она легонько повернула мою голову к себе. – Мне нравится, что тебя надо просить. Это отличает тебя от всех, с кем я встречалась. – Она еще поцеловала меня. Нежно. Неспешно. – Вот такого человека я хочу рядом.

После кино Октавия решила, что пора домой, и мы пошли на вокзал и стали ждать поезда. На платформе была всегдашняя россыпь гуляк, психов, сигаретных воров и алкашей, и все их мысли и разговоры кувыркались по грязному перрону. А Октавия говорила мне про свою гармошку и про то, что из всех вещей она, наверное, ее единственную любила и от нее одной зависела. Подошел нужный поезд, мы стояли и смотрели. Мы смотрели, как двери распахнулись, а потом мы сели и смотрели, как поезд отвалил. Такое повторилось еще трижды.