Книга Проклятие феи - Робин Маккинли

Возможно, награда оказалась именно такой, поскольку лорд Прендергаст, будучи внимательным сеньором, понимал, что люди обычно предпочитают, чтобы могущественные феи селились в некотором отдалении от них. Соседи профессиональных фей почти всегда страдали от сурового засилья пыли, а их лозы джа – если, конечно, они выращивали лозы джа – разрастались за год примерно на лигу во всех направлениях и требовали жестокой и частой подрезки. У хорошо разросшихся лоз джа пробивались шипы, рядом с которыми колючки шиповника выглядели так, будто они даже не стараются вырасти. Жилища фей также привлекали странную погоду: краткие порывы ураганного ветра, пылевые бури, туманы необычных цветов – и небольшие нашествия зачарованных или отчасти зачарованных существ, которых притягивала магия, пульсирующая под их шкурами. Вели себя эти создания порой так, что приводили в замешательство обычных людей, которые к тому же не могли снять с них чары или прогнать прочь. Фея же, разумеется, могла и делала это ради поддержания дружеских отношений, но соседям порой могло показаться, что действует она недостаточно быстро.

– Невозможно… э-э-э… Что ты имеешь в виду, говоря про покладистость? – уточнила Катриона, перед внутренним взором которой внезапно вспыхнуло видение советников, согнувшихся над пергаментами с генеалогическими древами, как это делал лорд Прендергаст, решая, какие кобылы достойны внимания его прославленных жеребцов. – Нельзя же… нельзя измерить покладистость, как…

– Рост, вес и магию? – закончила за нее Тетушка. – Верно. Но покажи мне где угодно сборище советников, которые, будь у них выбор, предпочтут для своего правящего монарха уверенную в себе супругу с сильной волей, а не мягкую и уступчивую. Интересно, не скрывается ли в нашей королеве больше, чем мы предполагали?

От мыслей о королеве Катриона всегда делалась раздражительной и несчастной. Она принялась с такой силой втыкать рассаду в грядку, что земля выступала гребнями вокруг каждого крошечного, едва ли не испуганного растения, и казалось, что между этими редутами только что произошли миниатюрные битвы.

– Двадцать одна! – внезапно взорвалась она. – Два десятка и еще одна из самых могущественных и значительных фей в стране! Они могли сделать ее неуязвимой к проклятиям! Они могли сделать ее невидимой для любого, кто желает ей зла! Они могли бы… Они могли… А вместо этого всучили ей золотистые волосы!

Тетушка не ответила. Они слышали, как Рози, немилосердно фальшивя, напевает себе под нос или, возможно, для Ромашки и Чертовки – их коров, пасущихся по другую сторону от домика. Чертовка раньше принадлежала Грею, но тот устал звать к себе на ферму Тетушку, а позднее Катриону, чтобы те закляли ее быть хорошей коровой, давать молоко и не лягать доярок, крестьян, ведра и табуретки, расшвыривая их, словно чурки. Как-то раз Катриона взяла с собой Рози. Грей слишком долго изливал ей свои печали (возможно, потому, что Катриона выслушивала его причитания реже, чем Тетушка), и когда они наконец-то вышли на скотный двор, то обнаружили там шестилетнюю Рози. Та с силой тянула обеими руками за сосок вымени, заранее подведя Чертовку к подходящему ведру, такому большому, что ей не хватило бы сил сдвинуть его самой, и извлекала тонкую, но вполне достойную струйку молока.

Грей вышел из себя и попросил Катриону забрать эту скверную корову с собой. По счастью, в домике была маслобойня и кладовая – даже магии было бы непросто угнаться за Чертовкой, когда та бывала в подходящем настроении. (Грей достаточно смягчился, чтобы случить ее со своим быком и забрать себе телят.) Звали ее по-прежнему Чертовкой, поскольку Рози, предполагая, что чертовка – это такой цветок, считала это хорошим именем.

Тетушка с Катрионой держали нескольких кур, но, помимо этого, единственным их ручным животным – если слова «их» и «ручным» применимы в его случае – был Флинкс, «не домашний» кот. Сейчас он представлял собой большую пеструю лужицу, растекшуюся на солнышке за несколько грядок от них. Поскольку давил он лишь кое-какую несущественную зелень, которая все равно вырастет снова, вмешиваться они не стали.

Кошки часто становились фамильярами чародеев, потому что тем, кто привык бороться со своевольной, капризной, коварной магией (а такова вся магия), приятно видеть все те же качества, заключенные в маленьком, пушистом, довольно симпатичном свертке, который изо дня в день выглядит примерно одинаково и может, будучи в хорошем настроении, устроиться у вас на коленях и помурлыкать. Магия никогда не сидит ни у кого на коленях и не мурлычет. Из всех зверей людям проще всего разговаривать с кошками, если это можно назвать разговором, и большинство фей способны поддержать беседу с котом. Но это всегда в той или иной степени игра в загадки, и если вы слишком быстро находите ответ, кот попросту меняет ее правила. Катриона предполагала, что кошки – одни из немногих представителей животного царства, обладающих развитым художественным вкусом, и этот преувеличенный хаос представляет собой главный вид кошачьего искусства, но ей так и не удалось выманить ни у одного кота достаточно прямой ответ, чтобы в этом увериться. Именно такого впечатления кошки и хотели бы добиться от людей, особенно если оно не соответствовало истине.

За несколько месяцев до рождения принцессы, в слякотный зимний день, Катриона проснулась до зари от голоса котенка, извещающего мир, который он собирался вот-вот покинуть, о собственной близкой смерти, и выскочила за дверь, чтобы его спасти. Это и был Флинкс. Он так и не решил, как в итоге относится к Катрионе: безоговорочно обожает или обижен на то, что она услышала, как он плачет, утратив последнее достоинство, да еще и вмешалась. Он никогда не отлучался далеко от нее, пока она оставалась возле дома или в деревне (и до глубины души оскорбился ее пятимесячным отсутствием шесть лет назад), но не был домашним котом и не собирался ввязываться во что-либо, способное нарушить распорядок его трапез. Сейчас его уха достигло слово «феи», и он приготовился изящно удалиться, если разговор свернет на волшебные темы. Флинкс знал несколько человеческих слов, которые относились к наименее любимой им теме, но еще лучше представлял себе колючее, щетинистое, тревожащее мысли чувство, порождаемое этими самыми словами. Он никогда не понимал, зачем некоторые кошки снисходят до того, чтобы стать фамильярами.

Солнце было теплым, в воздухе сладко пахло весной (навозная куча располагалась с подветренной стороны от них, иначе, даже с приглушающей вонь магией, ее невозможно было бы не учуять), а Рози находилась в безопасности – еще на несколько минут, или недель, или лет. Катриона решила, что Тетушка собирается пропустить мимо ушей ее возмущение по поводу фей-крестных как не требующее ответа. Она часто так поступала с тирадами, касающимися Рози. Но тут Тетушка все же заговорила.

– Волшебные подарки – хитрая штука, – заметила она. – Ты остаешься связана с любым колдовством, которое совершаешь.

«Именно поэтому ни одна разумная особа не станет связываться со злыми чарами», – мысленно добавила Катриона, понимая, что они обе сейчас думают о Перниции.

– Более того, магии нужно что-то, за что она сможет держаться. А на членах королевской семьи ей ухватиться почти не за что. Если нужно дать кому-то сильные чары, когда у него нет собственного волшебства, обычно используется какой-нибудь предмет. Если, скажем, ты хочешь, чтобы человек выиграл битву, можно дать ему зачарованный меч. – Тетушка помолчала и добавила, слегка скривившись: – Ну, возможно, ты наложишь заклятие на драгоценный камень у него в рукояти. Злые чары лучше ложатся на холодное железо, чем добрые, но даже и так…