Книга СССР в осаде - Анатолий Уткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В центре разворачивающегося дипломатического тайфуна стоял государственный секретарь Джеймс Бирнс. На внутриамериканской арене на него оказывали давление самые разнообразные силы. «Рижская аксиома» получала преобладание внутри государственного департамента. Оттуда исходило требование перестать «умиротворять» русских. Возглавивший Ближневосточный отдел госдепа Ллойд Гендерсон в особом меморандуме требовал перейти к политике «не исключающей риск», в противном случае, мол, линия Вашингтона в мире будет попросту слабой. Элбридж Дерброу вспоминает 8 декабря 1945 г., что его жизнь «становится одним сплошным АДОМ. Советы проникают в Маньчжурию, Корею, Иран равно как в Восточную и Юго-Восточную Европу и другие районы советских махинаций… Мы все же пытаемся приготовиться к хорошей схватке».
Бывший посол в Москве Дэвис проводил во встречах с Бирнсон свою обычную линию: русских следует понять. Бирнс ответил, что «Молотов непереносим». Если он расскажет, что ему говорил Молотов, ситуация в американо-советских отношениях ухудшится значительно.
Треть земной поверхности была недосягаема для Вашингтона. И уже в 1945 г. государственный департамент потребовал прекратить рассмотрение вопроса о помощи СССР до тех пор, пока советская политика «не будет полностью соответствовать нашей официальной международной экономической политике». Говоря об экономических средствах воздействия (обещание займа и др.), Г. Трумэн подчеркивал, что «все козыри находятся в наших руках и русские вынуждены будут прийти к нам».
14 сентября 1945 г. группа американских конгрессменов во главе с членом палаты представителей М. Колмером (Миссисипи) посетила Москву, жестко ставя вопрос о советских войсках в восточноевропейских странах. Группа эта буквально потребовала прозрачности советского бюджета, «полного и честного» раскрытия экономической статистики — только тогда можно будет говорить об американском займе Советскому Союзу. Сталин отвел в сторону сопровождавшего группу Кеннана: «Наши войска собираются покинуть восточноевропейские страны и проблемы будут решены. Скажите это вашим коллегам, чтобы они успокоились».
А вскоре посол Гарриман посетил Сталина в Гаграх, где тот впервые за девять лет позволил себе отдых. Сталина интересовала Япония. Правильным решением было бы создание Союзной контрольной комиссии. Эта комиссия (не Совет, как в Германии) не ограничила бы власть генерала Макартура.
СССР не собирается слать свои войска на Японские острова.
Сталин, однако, становился все жестче. Советское правительство, напомнил он, ни разу не было проконсультировано по поводу решений, принимаемых по Японии. «Советский Союз, как суверенное государство, имеет самоуважение. Но ни одно решение, принятое Макартуром не было передано этому правительству. Фактически Советский Союз стал сателлитом Соединенных Штатов на Тихом океане. Эту роль СССР принять не может. С Советским Союзом не обращались как с союзником. Но Советский Союз не будет сателлитом Соединенных Штатов ни на Дальнем Востоке, ни в каком другом месте».
Гарриман протестовал: у Трумэна не было желания унизить Советский Союз. Но Сталин на этот раз не был намерен спрямлять углы. Макартур изменил систему японского правительства, ни в малейшей степени не оповестив советскую сторону, не объяснив причины. Японскому радио было позволено поносить СССР. Антироссийски настроенные японские генералы вовсе не находятся в местах заключения, а разгуливают на свободе. «Было бы более честным, если бы Советский Союз покинул Японию, чем терпеть ситуацию, когда его представители находятся там как предметы мебели».
По мнению Сталина правильным решением было бы создать в Токио союзную контрольную комиссию. «Долгие годы американцы жили, руководствуясь политикой изоляции. Может быть и России лучше уйти в изоляцию?».
Гарриман перешел в контратаку: «Политика изоляции означает поддержку советского доминирования во всей Восточной Европе и использование коммунистических партий Западной Европы и в других местах для усиления русского влияния». В этом месте Сталин возмутился. Он сказал, что Россия содержала от двадцати до сорока дивизий на маньчжурской границе на протяжении последних десяти лет, и эти дивизии явились вкладом в окончательное поражение Японии. Никто не может сказать, что Советский Союз не сделал ничего. «Я был готов помочь Соединенным Штатам посылкой войск на Японские острова — но это предложение было отвергнуто». (Как пишет переводчик — Эдвард Пэйдж, «когда Сталин делал это замечание, было совершенно очевидно по тону его голоса и выражению лица, что он очень уязвлен американским отказом на высадку советских войск на Хоккайдо»). Гарриман полагал, что в советском руководстве шли жестокие дебаты и, ввиду отношения к СССР со стороны Запада, было решено больше полагаться на себя.
Гарриману оставалось только откланяться. Сталин сказал, что принял его не только как посла США, но и как друга. «И так будет всегда». Гарриман пишет в Вашингтон 13 ноября, что русских обижает американская тактика «свершившихся фактов. Япония на протяжении двух поколений была постоянной угрозой русской безопасности на Дальнем Востоке, и Советы желают обезопасить себя от этой угрозы…
Сталин сделал для меня абсолютно ясным, что вопрос Японии для него связан с вопросом Румынии и Болгарии. Он не сделает и шага на Балканах, если его позиция не будет учтена в Японии». Гарриман предсказал, что, если советские пожелания не будут учитываться, «советское правительство пойдет по пути односторонних действий ради надежной защиты интересов своей безопасности».
Посол Гарриман думал об окончании своей дипломатической миссии в Москве и о человеке, которому здесь принадлежала такая огромная власть. «Я видел его исключительный ум, фантастическое владение деталями, его проницательность и удивительную человеческую чувствительность, которую он способен был показать— по крайней мере, в военные годы.
Я нашел его лучше информированным, чем Рузвельт, большим реалистом чем Черчилль, в определенном смысле он был самым эффективным из военных лидеров… Я должен признаться, что для меня Сталин был самым противоречивым и не поддающимся анализу человеком из всех, кого я знал — и пусть окончательное суждение сделает история».
В феврале 1946 г. жесткий подход к СССР окончательно побеждает в вашингтонских кабинетах власти. Это поворотный момент в переходе мира к холодной войне. Давая установку, президент Трумэн выразил «резкое недовольство недавно проявленной позицией умиротворения в отношении Советского Союза». Президент не сомневался в настрое нового американского посла в Москве генерала Смита. «У него правильное направление мысли», — сказал президент Трумэн.
Возникает острая нужда в осмыслении и прояснении для всей американской элиты характера и смысла внешней политики СССР. Министр военно-морского флота Форрестол жалуется, что, при всех усилиях, не может найти адекватного объяснения. Вначале он мобилизует профессора Эдварда Уиллета для «решения загадки России». Вопрос: «Мы имеем дело просто с национальной единицей, или мы имеем дело с национальной единицей плюс философия, доходящая до высот религии?» Виллет пришел к выводу, что советские лидеры привержены глобальной пролетарской революции, в ходе которой «столкновение между Советской Россией и США кажется неизбежным». Форрестол был настолько удовлетворен выводами профессора, что разослал копии его доклада президенту и членам кабинета, ведущим политическим деятелям и даже папе римскому. Издателю Генри Люсу Форрестол писал: «Я понимаю, что подобные доклады легко высмеять, но среди громкого смеха давайте вспомним, что мы смеялись и над Гитлером».
