Книга Кремлевский визит Фюрера - Сергей Кремлев

Эта политика в апреле и уже в начале мая имела не только двух разных официальных лидеров — Литвинова и Молотова, но и различалась принципиально — если не по своим еще действиям, то по своим тенденциям.

В конце марта 1939 года обер-квартирмейстер Генерального штаба сухопутных сил Германии генерал Курт фон Типпельскирх запросил военного атташе в Москве генерала Кестринга о возможности «иных» действий Сталина. Под иными действиями понимались, конечно, совместные действия против Польши.

«С какой стати? — ответил в Берлин Кестринг. — Разве на месте Сталина вы поступили бы иначе?»

Ответ шестидесятитрехлетнего Кестринга не свидетельствовал о широте его взглядов —даром что он был уроженцем Москвы. Кестринг отлично знал русский язык, очень высоко оценивал русского солдата, но одновременно считал, что русских надо активно привлекать к борьбе с коммунистическим режимом (тут он совпадал во взглядах с экс-генералом Деникиным). То есть в отличие от Гитлера Кестринг был не только антикоммунистом, но и антисоветчиком.

Однако запрос Типпельскирха был показателен — германские военные, судя по нему, отнюдь не рвались в тот «Дранг нах Остен», в который их хотел бы наладить «Стрэнг нах Остен».

ПОВОРОТНОЙ могла стать, пожалуй, беседа статс-секретаря Вайцзеккера и советского полпреда Мерекалова 17 апреля 1939 года. По сути это была лишь вторая их встреча (первая состоялась в аусамте 6 июля 1938 года перед вручением Мерекаловым верительных грамот).

О сути берлинской миссии Мерекалова я уже говорил. Он долгое время был «в запасе», а вот теперь наступало время для его действий.

После беседы с Вайцзеккером полпред почти сразу же отбыл в Москву вместе с военным апаше, а 19 апреля туда же направился и наш полпред в Лондоне Майский.

Полпреды ехали на правительственное совещание в Политбюро, собираемое для обсуждения вопроса о тройственном пакте взаимопомощи и перспективах его заключения. И оно, проходившее в Кремле, кое-что расставило для Сталина на свои места. А заодно фактически поставило крест на Литвинове и его политике.

После совещания Мерекалов в Берлин уже не вернулся, и его в качестве временного поверенного в делах заменил Астахов. Ему это было не привыкать делать!

Как мы помним, 17 апреля Литвинов передал английскому послу Сидсу наш весьма лояльный ответ на предложения Лондона.

И 17-го же апреля советский полпред пришел в германский аусамт. То, что это не было сделано по указанию Литвинова, — сомнению не подлежит. А если Мерекалову и было предписано что-то из НКИДа, то лишь относительно выяснения инцидента на заводах «Шкода».

На «Шкоде» — еще чешской — для нас изготавливали две зенитки, систему управления артиллерийским огнем, опытные образцы пушек — с поставкой чертежей, а также поковки артсистем. В марте 39-го «Шкода» стала элементом немецкой военной экономики. А в апреле генерал-лейтенант Баркгаузен из военной комиссии в Праге приостановил наши заказы, и конфликт растянулся на месяц. Лишь 5 мая Шнурре сообщил уже Астахову, что все улажено и договоры будут выполнены.

Мерекалов и начал со «Шкоды». Вокруг нее разговор вертелся и далее, и лишь в конце он перешел на темы более крупные…

Вроде бы шутливо немец бросил:

— Ходят слухи о предстоящем русско-англо-французском военно-воздушном пакте, а зенитки вы заказываете у нас. Вряд ли это удобный момент для наших военных поставок в Россию.

Мерекалов — тоже как бы невзначай — поинтересовался:

— А что — пушки готовы заговорить?

— Ну, сейчас все мобилизуются, даже Голландия, Бельгия, Швейцария.. Германия же никого не призвала сверх нормы… Хотя могла бы в этом отношении многое. Однако, насколько мне известно, Германия является сейчас единственной страной в Европе, не бряцающей оружием.

— Даже в сторону Польши? Или вы готовы с ней договориться?

— О, мы уже три месяца ведем с поляками переговоры о передаче Данцига и проведении экстерриториальной автострады через «польский» коридор в обмен на наши гарантии польской западной границы, зато Англия создает нервную обстановку…

Мерекалов не был профессиональным дипломатом, тем более литвиновской школы. И, очевидно, поэтому он задал Вайцзекккеру тот вопрос, который «литвиновец» не задал бы никогда. Впрочем, надо полагать, вопрос был задан в рамках поставленной ему задачи, но опять-таки — не Литвиновым, а Сталиным…

Так или иначе, полпред, с которым на дипломатическом приеме 12 января 39-го года фюрер демонстративно беседовал несколько минут, спросил прямо:

— Что вы действительно думаете о германо-русских отношениях?

Пожалуй, для того чтобы в нужное время задать этот вопрос, Мерекалов и был направлен в Германию.

В своей телеграмме в НКИД от 18 апреля он о таком повороте разговора не упомянул, просто и скупо передав в изложении следующие утверждения Вайцзеккера: «Последнее время советская печать ведет себя значительно корректнее английской. Германия имеет принципиальные политические разногласия с СССР. Все же она хочет развить с ним экономические отношения».

При этом из шифровки Мерекалова следовало, что инициатива этих заявлений шла от немца.

Однако вопрос свой он все же задал явно сам. И дело, похоже, было не только в том, что ловкий (в отличие от Мерекалова) и изощренный «карьерный» дипломат Вайцзеккер сумел навязать русскому роль спрашивающего.

Мерекалов, явно, обязан был спросить! И, опять-таки, обязан не Литвиновым! Зачем ему было отправлять в Москву 18 апреля шифровку о встрече 17 апреля, если того же 18 апреля он уехал в Москву? А он ее направил — для отчета.

В Москву же его вызвал, судя по всему, не Литвинов, а тот, кто его в Берлин и направлял — Сталин.

Вайцзеккер позже записал, что Мерекалов заявил следующее: «Политика России прямолинейна. Идеологические расхождения вряд ли влияли на русско-итальянские отношения. И они не должны стать камнем преткновения в отношении Германии. Советская Россия не использовала против Германии существующих между ней и западными державами трений и не намерена их использовать. С точки зрения России, нет причин, могущих помешать нормальным взаимоотношениям. А начиная с нормальных отношения могут становиться все лучше и лучше».

Некоторые обороты этого пассажа — даже в передаче Вайцзеккера— очень напоминают стиль мыслей и речей Сталина. И, надо полагать, это не было случайным совпадением. Мог ли Мерекалов — при всем своем дипломатическом дилетантизме — «бухнуть» в «литвиновские» времена этакое без прямой и далеко не литвиновской санкции?

Вряд ли…

А вернее — нет!

Далее статс-секретарь сообщал: «Этим замечанием, к которому Мерекалов подвел разговор, он и закончил встречу».

Кто же «подвел разговор» к теме наших отношений? Скорее всего, тут случился некий дипломатический «встречный бой». С учетом возни Литвинова вокруг англофранцузов Мерекалову, как можно предполагать было, поручено провести зондаж германской стороны вне линии Литвинова. Немцам же надо было провести зондаж русских, что было делом непростым, потому что Мерекалов почти не контактировал с ними.