Книга Береg Утопiи - Том Стоппард
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Tатьяна. Так странно… В Премухине Михаил никогда не интересовался политикой. Мы все были выше этого. Много выше.
Александр. Солнце зашло. Да?
Татьяна кивает.
Я видел, как оно опускалось.
Татьяна. Да.
Александр. Зашло?
Татьяна. Да. Я говорю, да.
Затемнение
Действующие лица
Александр Герцен, радикальный писатель
Натали Герцен, его жена
Тата Герцен, их дочь
Саша Герцен, их сын
Коля Герцен, их младший сын
Николай Огарев, поэт и радикал
Иван Тургенев, поэт и писатель
Тимофей Грановский, историк
Николай Кетчер, доктор
Константин Аксаков, славянофил
Няня
Жандарм
Виссарион Белинский, литературный критик
Георг Гервег, радикальный поэт
Эмма Гервег, его жена
Мадам Гааг, мать Герцена
Николай Сазонов, русский эмигрант
Михаил Бакунин, русский активист в эмиграции
Жан-Мари, французский слуга
Карл Маркс, автор «Коммунистического манифеста»
Мальчик из магазина
Натали (Наташа) Тучкова, подруга Натали
Бенуа, французский слуга
Синяя Блуза, парижский рабочий
Мария Огарева, жена Огарева, живущая с ним раздельно
Франц Отто, адвокат Бакунина
Рокко, итальянский слуга
Леонтий Баев, российский консул в Ницце
Действие происходит между 1846-м и 1852 гг. в Соколове, барском поместье в 15 верстах от Москвы, в Зальцбрунне в Германии, Париже, Дрездене и Ницце.
Сад в Соколове, в барской усадьбе в 15 верстах от Москвы.
Огарев, 34 лет, читает Натали Герцен, 29 лет, из журнала «Современник». Тургенев, 28 лет, лежит на спине без движения, надвинув на глаза шляпу. Он ничего не слышит.
Натали. Отчего ты остановился?
Огарев. Я больше не могу. Он сошел с ума.
Закрывает журнал и дает ему упасть.
Натали. Ладно, все равно было скучно.
Саша Герцен, семи лет, пробегает через сад. За ним бежит няня, с детской коляской. У Саши в руках удочка и пустая банка для мальков.
Саша, не подходи слишком близко к реке, любимый мой! (Обращается к няне.) Не пускайте его играть на берегу!
Огарев. Но… у него ведь, кажется, удочка в руках…
Натали (зовет). А где Коля? (Смотрит в другую сторону.)Хорошо, хорошо, я присмотрю за ним. (Продолжая разговор.) Я не против скуки. Скучать в деревне даже приятно. Но вот в книге скука непростительна. (Отворачивается и говорит, забавляясь.) Куда приятнее кушать цветочки. (Взглядывает на Тургенева.) Он что, заснул?
Огарев. Он мне об этом ничего не говорил.
Натали. Александр и Грановский пошли собирать грибы. Должно быть, скоро вернутся… О чем поговорим?
Огарев. Давай… конечно.
Натали. Отчего мне кажется, что я здесь уже бывала раньше?
Огарев. Потому что ты здесь была прошлым летом.
Натали. Разве у тебя не бывает такого чувства, что, пока время стремглав несется неизвестно куда, бывают минуты… ситуации… которые повторяются снова и снова. Как почтовые станции, где мы меняем лошадей.
Огарев. Мы уже начали? Или это еще до того, как мы начнем беседовать?
Натали. Ах, перестань валять дурака. Все равно что-то не так в этом году. Хотя здесь все те же люди, которые были так счастливы вместе, когда мы сняли эту дачу прошлым летом. Знаешь, что изменилось?
Огарев. Прошлым летом здесь не было меня.
Натали. Кетчер дуется… Взрослые люди, а ссорятся из-за того, как варить кофе.
Огарев. Но Александр прав. Кофе плох. И может, метод Кетчера его улучшит.
Натали. Разумеется, это не парижский кофе!.. Ты, верно, жалеешь, что уехал из Парижа.
Огарев. Нет. Совсем нет.
Тургенев ворочается.
Натали. Иван?… Он теперь, наверное, в Париже, ему снится Опера!
Огарев. Я только одно тебе скажу. Петь Виардо умеет.
Натали. Но она так уродлива.
Огарев. Красавицу полюбить каждый может. Любовь Тургенева – всем нам упрек. А мы играем этим словом, как мячиком. (Пауза.) После нашей свадьбы, в первом письме тебе и Александру, моя жена писала, что уродлива. Так что это я сам себе делаю комплимент.
Натали. Еще она писала, что не тщеславна и ценит добродетель ради самой добродетели. Она точно так же ошибалась и насчет своей внешности. Прости, Ник.
Огарев (спокойно). Если уж мы заговорили о любви… Ах, какие мы писали письма… «…Любить Вас значит любить Господа и Его Вселенную. Наша любовь в своей готовности объять все человечество опровергает эгоизм…»
Натали. Мы все так писали – а почему бы и нет – это было правдой.
Огарев. Помню, я писал Марии, что наша любовь превратится в легенду, которую будут передавать из века в век, что она останется в памяти как что-то святое. А теперь она открыто живет в Париже с посредственным художником.
Натали. Это другое – можно сказать, обычное дорожное происшествие, но по крайней мере вы были вместе телом и душой, пока ваш экипаж не свалился в кювет. А наш общий друг просто плетется в пыли за каретой Виардо и Кричит bravo, bravissimo в надежде на милости, в которых ему навсегда отказано… Не говоря уж об ее муже на запятках.
Огарев. Ты уверена, что не хочешь поговорить о морских путешествиях?
Натали. Тебе от этого будет не так больно?
Огарев. Мне все равно.
Натали. Я люблю Александра всем своим существом, но раньше было лучше. Тогда казалось, что готова распять или сама взойти на крест за одно слово, за взгляд, за мысль… Я могла смотреть на звезду и думать, как Александр там далеко в ссылке смотрит на ту же самую звезду, и я чувствовала, что мы стали…
Огарев (пауза). Треугольником.
Натали. Как не стыдно.
Огарев (удивлен). Поверь мне, я…
Натали. А теперь на нас напала эта взрослость… будто жизнь слишком серьезна для любви. Другие жены смотрят на меня искоса, а после того, как отец Александра умер и оставил ему большое состояние, лучше уж точно не стало. В нашем кругу теперь ценятся только долг и самоотречение.
