Книга Неземная девочка - Ирина Лобановская

Затеплились окна под крышей,

В садах освещенные пятна.

И словно летучие мыши,

Шныряют кругом самокаты.

И Борька, конечно, тотчас спокойно вылез снова, громко и деловито заявив:

— Все понятно! Допились до самокатиков, — и начал серьезно уверять, что с ним самим такое случалось не раз.

Затем он оповестил класс, что герой стихотворения «Рыбак» Ахматовой — фашист. Как оно начинается? «Руки голы выше локтя, а глаза синей, чем лед». Рукава до плеч закатывали эсэсовцы и плюс к этому — глаза истинного арийца!

Позже признался, что ему жутко нравится тургеневская Евдокия Кукшина. Класс хохотал. Надежда злилась.

— Да-да! Эта шлюшка! А что такого? Шлюшки бывают очень милые… Я таких много встречал. — И выразительно искоса посмотрел на учительницу.

«Что происходит?» — устало и равнодушно думала Нина.

А потом начали изучать «Преступление и наказание». И выяснилось, что Раскольников, сорвав испачканный в крови носок и мечтая надеть чистый, вспомнил: сменных носков у него нет вообще — есть лишь одна грязная пара. Борис моментально ликующе завопил:

— Вот тебе и вот! Как же они у него воняли, должно быть!.. Бедная служанка Настасья!

Для всего класса, и Нины в том числе, было ясно, что Борис откровенно не переносит Надежду и словно за что-то ей мстит, сводит с ней счеты. И она тоже давно его ненавидит, не может чего-то ему простить. И речь идет не о прощении его дерзких выходок. Они — следствие чего-то другого, тайного, нехорошего… Но чего же именно?…

За самый блестящий ответ Надежда упрямо ставила Акселевичу четверку. А когда класс дружно возмущался, мотивировала свою оценку, например, так:

— Борис недостаточно эмоционально рассказал о Пушкине.

— Интересненькое обвиненьице, не правда ли? — хмыкал Борька. — И почему это я обязан быть эмоциональным? Может, я вообще натура не эмоциональная? Разве за это ставится оценка или все же за то, правильно я рассказал или нет?!

Эти непростые, вконец запутанные отношения продолжались.

— Эта Надёныш-гадёныш меня гоняла-гоняла и поставила в результате четверку!

— Она, дура, еще утверждает, что Блока любит, Блоком, видите ли, восторгается! — охотно подключился Ленька. — А Боба при этом обижала! А ведь он тоже, по сути, Блок — Блок писал стихи, и Боб тоже их пишет.

Борька действительно немного сочинял, но довольно быстро понял, что пишет плохо, и бросил. Хотя многие девушки протестовали: очень приятно было читать строки, посвященные именно им. Они, бедные, и не догадывались, что плутоватый Акселевич читает всем своим пассиям одно и то же стихотворение.

Нина очень спокойно возразила Леониду:

— Ну, в таком случае Боб — то же самое, что Хулио Кортасар.

Ленька удивился. Акселевич тоже.

— Ишь ты подишь ты… Вопрос можно? Почему?

— А как же? Ведь Хулио Кортасар носил штаны, и ты тоже их носишь. Значит, ты — Хулио Кортасар. По вашей же логике выходит.

Борька хмыкнул:

— Логика… При принятии важного решения стоит доверяться чувству больше, чем ей, любимой. Логика — это же проститутка! Хорошо умея владеть ею, можно доказать и опровергнуть все, что угодно, именно так, как тебе выгоднее, и сделать это совершенно правдоподобно. Как ты и сделала, Шурупыч. Прямо растешь на моих глазах…

Нина в очередной раз вспомнила все это, сидя напротив своей обожаемой Надежды Сергеевны. Почему Борис и многие другие не переносили ее? Почему часто злословили, проезжались на ее счет?…

Нина стала приглядываться к ней и заметила, что природа, оказывается, обделила любимую учительницу способностью смеяться. Она просто иногда обнажала превосходные зубы. И тогда Марьяшка язвительно говорила, что предпочитает не иметь Надежду среди своих врагов.

— Но я все-таки про Бориса, — настойчиво повторила учительница. — Он в тебя влюблен?

Нина смущенно кивнула. Неужели это не ясно и еще нужно что-то объяснять?

— А ты в него? — Надежда Сергеевна была странно навязчива.

«Что она ко мне привязалась?» — подумала Нина. И вдруг почему-то решила слукавить, что было ей совсем несвойственно. Врать она не умела и не любила. И Борька не раз ей справедливо замечал:

— Ты врать не умеешь. Тебя лицо выдает. Так что лучше и не пытайся, — и посмеивался: — Врать плохо, а плохо врать — ишшо хуже.

— Тебе Борис не нужен, — твердо заговорила Надежда Сергеевна, не дождавшись ответа. — Вы очень разные, совершенно далекие друг от друга люди. Ты добрая. — Она выразительно помолчала. Подразумевалось, что Акселевич злой. — Тебе нужен совсем другой человек. А Борис… Он еще не успел ничего хлебнуть на своем веку, не видел никаких бед. Это приучило его рассуждать больше, чем следует. Для своих лет он, конечно, знает много, но у него пока ветер из ушей! А его мысли! Это как переезд на новую квартиру: перевезли уже почти все вещи, но все они стоят не на своем месте. И философствовать ему еще очень рано — в его годы не умом живут, а чувствами! И он… он недостоин даже развязать шнурки от твоих башмаков!

Прозвучало чересчур выспренно, непомерно пафосно и очень неестественно. Нина чутко уловила фальшь и сразу озлобилась. По какому праву Надежда опять лезет в ее жизнь?!

— У меня есть некоторые основания считать себя хорошим человеком, — нередко посмеивался Борька. — Я не богат, не глуп и умею работать.

И Нина впервые в разговоре с любимой учительницей неожиданно взвилась:

— По-моему, я сама знаю, кто мне нужен!

— Это тебе только кажется, — мягко заметила Надежда Сергеевна, словно не услышав дерзости и вызова, хотя явно удивилась, даже слегка отпрянула.

— Я во всем разберусь сама! — отрубила Нина, поднимаясь со стула.

Дома она передала весь разговор матери. Тамара Дмитриевна покачала головой:

— Надежда Сергеевна хорошо знает своих учеников. И не стоит с ней спорить. А тебе она желает одного лишь добра. Она тебя очень любит.

Только Нина, признавая справедливость слов матери, с того самого дня стала посматривать на любимую учительницу подозрительно. Правда, никаких реальных основ у этой подозрительности не было.

Брат произнес прочувствованную речь о вине Акселевичей-старших перед Борькиными приятелями и признался, что у него никогда столько друзей не водилось и он даже не подозревал, как много их — верных и преданных — у Бориса. В общем, толок воду в ступе. О Борькиных подругах не вспоминал. И непонятно почему: тоже очень верные и преданные. Самые, самые, самые…

Слушали Алексея нехотя, вполуха, создавая видимость и прекрасную иллюзию дружного, хоть и довольно случайного коллектива.

— Я и Бориса знал плохо, — продолжал каяться брат, — все служил, ездил по стране… Домой приезжал редко, ненадолго. А теперь… — Он махнул рукой и сел.