Книга Парижская страсть - Жан-Поль Энтовен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Без конца перебирая в сердце прошлое, я вспоминал это желание Авроры, которая решила в тот вечер возродиться, опираясь на то, что жизнь еще не загрязнила в ней. Я обижался на себя за то, что не сумел ей помочь. Я чувствовал себя виноватым. Мужчина, конечно, виноват, если не смог собрать из осколков любимую женщину.
Лето утекало по капле.
Тусклее становился свет. Мутнело небо. Другие звуки носились в воздухе. Конец сезона.
Орсини грустно прощался со своими отъезжающими гостями. Он, бедняга, простыл и с тех пор, как его любовник предпочел вернуться в Испанию, больше не выходил из своей комнаты, часами говоря по телефону. Он обнял меня. Глаза у него были красные.
— Ты — единственный, — сказал он, — кто в состоянии меня понять…
В Париже меня никто не ждал.
Со времени праздника у Анжелики у меня появилась привычка проводить долгие ночи с Дорис. Это была красивая и слегка простоватая девушка, ничего не воображавшая и, как хорошо сидящую одежду, носившая свою красоту.
Она никогда не отказывалась от свиданий и никогда не опаздывала. Она очень скоро и со всей серьезностью мне отдалась. Она соглашалась брать небольшие суммы — потому что так было надо. С ней я скучал, совсем не питая отвращения к этой скуке, у которой был вкус лекарства.
Иногда она сама мне звонила и говорила:
— Ты заметил, идет дождь!
Или:
— Ты не хочешь поужинать со мной?
А после ужина настаивала на возвращении в Вильфранш, где засыпала в моих объятиях.
У нее была сахаристая кожа, как у моих молодых девиц, которых я посещал раньше, длинные ноги, шаткая походка аиста.
Когда настало время возвращаться в Париж, она спросила, хочу ли я, в самом деле, чтобы она была со мной. До сих пор она жила где придется. Кончилось тем, что я ей предложил дальнюю комнату в моей квартире.
Иногда неизвестный ей звонил от Анжелики. Она с робкой гримасой записывала час и место.
Случалось, что я ее будил ночью, чтобы расспросить про ее профессию. Как себя вели с ней? Что ее заставляли делать? Получала ли она от этого удовольствие?
Дорис мне отвечала в полусне. Жизнь уже обожгла ее. Она от нее уже ничего не ждала. Но этого ничего было достаточно, чтобы жить спокойно.
Все же Дорис мне объяснила, что женщина, которая решила продаваться, должна побороть свое отвращение. Преодолеть свое собственное тело. Извлечь удовольствие из того, чем она брезгует. И тогда уже не важно, какой мужчина ею владеет.
Он здесь. Он ее хочет. Он согласен платить. Она, против воли, позволяет ему на нее навалиться, чтобы почувствовать, что он тяжелее ее тоски. Иногда она веселится. Иногда слезы текут. Никто об этом ничего не знает. Мужчина уже далеко. Он попользовался ею.
Эти мужчины — без лица и без имени. Они берут только то, что им дают. Им предлагают тело, которым они и занимаются, в то время как душа, свободная и независимая, ждет.
В этом деле в счет идут только гордость и одиночество.
Раньше Дорис немного знала Аврору, и она не смущаясь рассказала мне о нескольких обстоятельствах, которые их сблизили. Поездка в Рим к любителям, которые не очень хорошо знали, чего хотели. Две или три встречи в Париже. Несколько праздников у Анжелики, в Сен-Клу. И ничего больше. Впрочем, Дорис всегда чувствовала себя не лучшим образом в присутствии этой девицы, так презиравшей тех, кто вел себя так же.
Она знала, впрочем, что у Авроры особая репутация. Она соглашалась на вещи, от которых Дорис всегда отказывалась.
— Есть мужчины, которые очень хотят провести время с нами, но так, чтобы их не узнали. Они тогда обращаются к девушкам, которые соглашаются принять их, не зная, с кем имеют дело. И я, знаешь, никогда не одобряла подобных игр…
Так как я не был уверен, что понимаю, она уточнила:
— Да, есть девушки, которые соглашаются не знать, с кем они спят. Их маскируют, им накладывают повязку на глаза, и они ждут в комнате…
Аврора была одной из этих девушек. Они встречаются редко. Они образуют настоящую секту в своей среде.
— Ты думаешь, они нормальные, девушки, которые так себя ведут?
Дорис выжидала одобрения, которое я не имел сил ей высказать, настолько мой рассудок при этих словах был захвачен круговоротом отвратительных картин. Мое прошлое в один миг застыло и растрескалось, как замерзшее море: все, что в нем делала Аврора, имели отныне один смысл.
Осень была короткой. Месяцы проходили. Мне не составило большого труда снова влиться в прежнюю жизнь. Я снова выходил в свет. Я встречался с друзьями, для которых я пропал надолго и которые меня приняли так, как будто мое исчезновение было для них в порядке вещей. Всюду меня ожидало привычное. Было достаточно появиться, поговорить, принять роль — и память услужливо подсказывала каждую реплику. Снова были ужины у Орсини. Иногда я бывал в его галерее, где он привлекал меня к участию в деликатных переговорах.
Дорис все время жила в моей квартире. Мы мало говорили друг с другом. Утром — несколько вымученных фраз о погоде. Или ночью — когда не спалось. Когда у нее не было встреч, мы слушали музыку, особенно песни и оперные арии. Иногда мы гуляли. Мы ходили в театр и смотрели фильмы. Я познакомил ее с людьми из театральных кругов, которые предложили ей несколько маленьких ролей. Чтобы меня отблагодарить, она способствовала моему окончательному выздоровлению.
Я снова увидел Дельфину, случайно, в квартале около Оперы. Она была занята новой балетной труппой и похвасталась мне, что создала постановку на тему Орфея. Она уже руководила ее репетициями.
— Вы, конечно, придете на премьеру?
Я ей это обещал. Эта женщина делала мне только добро, и я ее не любил — зато обожал тех, кто меня разрушал. Мы расстались перед чайным салоном. Шумный поток машин заглушил наши слова. И сумерки, которые в это время года падают быстро, не позволили уловить все, что она хотела сказать мне последним взглядом.
— Вы все еще желаете ее увидеть?
Я не слышал голоса Анжелики вот уже несколько недель. По телефону, когда дождь грустно тарабанил по моим окнам, он, как мне показалось, звучал более отчетливо.
— Да, Аврора мне звонила… И, проверяя мою записную книжку, я нашла там ваше имя. Вы должны сейчас же решить, так как нужно все устроить…
Она мне предложила встречу в своем доме в Сен-Клу. Я должен был прийти через несколько дней, к полуночи. Бесполезно было задавать ей другие вопросы. У нее не было ни времени, ни желания отвечать на них. Она добавила — и это меня даже не удивило:
