Книга Чужой, посторонний, родной... - Татьяна Туринская

В доме пахло пловом. Нет, не так. В доме пахло теплом и уютной сытостью. И вообще, в дом, где так пахнет, возвращаться оказалось куда приятнее, чем в остывший, темный, будто бы нежилой. Не надо было с порога бросаться к печке и выгребать из нее прогоревшую золу, разжигать новый костерок, чтобы быстрее согреться. Не надо было ломать голову, из чего готовить ужин. Не надо было полтора часа выстаивать на кухне. Можно было спокойно переодеться в разношенные до безобразия, но такие удобные джинсы, умыться, и встретиться за столом с любимым человеком. Сытно накормить Аришку, а потом еще долго сидеть самим, вглядываясь в глаза друг друга, нежно касаясь друг друга ладонью, или ногой под столом — словно невзначай, но с тайным смыслом, понятным только им двоим…

Все бы хорошо, но гордость не позволяла просто так выйти к столу, накрытому не ею. Аришка уже нетерпеливо стучала мягкими подошвами носков-тапок по деревянной ножке стола, а Ира не могла заставить себя выйти из комнаты. Да, Виктор сильно изменился: стал готовить, чего раньше никогда не делал, постирал рубашки, хотя даже не догадывался, как включается стиральная машина. Но при этом взгляд его оставался пустым и холодным, чужим, останавливал почище любой преграды. А ей так хотелось броситься в его объятия, прижаться к нему, заглянуть в глаза, спросить безмолвно: "Мир? Мир, да? И больше никогда-никогда не будет чужой помады на рубашках, ночевок в чужой постели?" И чтобы он ответил так же безмолвно, одним лишь взглядом: "Не бойся, родная, все в прошлом, обещаю!" Но вместо этого он смотрел холодно, настороженно, словно не зная, чего от нее ожидать. Дурачок, неужели за пять лет так и не понял, что единственное, что Ира может ему дать, это ее любовь…

Ему хотелось воскликнуть: "Да что ж ты такая деревянная! К тебе муж вернулся, из дому не выходит, в доме прибирает, жрать готовит, даже рубашки — и те сам стирает. Так прояви же хоть каплю живости, человечности, что ж ты, как робот?!" Но Владимир лишь молча наблюдал за невесткой. После обнаружения следов помады вопросы отпали, и теперь в нем проснулся профессионал. Его интересовала реакция женщины на резкие изменения в поведении мужа. По его представлениям, она должна была прореагировать на это довольно бурно: благодарить, бросаться в объятия, клясться в вечной любви и всепрощении. А может, напротив, она должна была "добить" мужа, заметив, что он дал слабинку в отношениях с нею. Дескать, почувствовал ее силу, так нужно продемонстрировать ее во всю мощь, чтоб больше не посмел сомневаться, чтоб в будущем даже не посмотрел налево, не то что конкретных дел натворить с посторонней бабой.

Ирина же вела себя не так и не этак. Она, можно сказать, вообще никак себя не проявляла: шмыгнула в спаленку, и затихла там. Даже к ужину не выходила. Аришка уж вся извелась, а той хоть бы хны. Ну что за баба, что за наказанье?!

Не дожидаясь "жены", Володя зачерпнул большой деревянной ложкой плов из казана, и вывалил его в тарелку. Протянул малышке:

— Жуй, акилевра.

Плов удался на славу, он и сам от себя не ожидал таких кулинарных успехов. Не однажды видел, как его готовила мама. А вот повторить все никак не удавалось, сколько ни пытался. Теперь понял: видимо, конечный результат зависел от посуды. В обыкновенной кастрюле получался не плов, а, скорее, рис с тушеным мясом. А сегодня вышел самый настоящий плов: ароматный, насыщенно-желтый от морковки и специй, рисинка к рисинке. Хотя, наверное, все в этом мире относительно: для узбека или туркмена это, возможно, покажется издевательством над их национальной кухней. Потому что по восточной традиции это блюдо готовится сугубо из баранины. В их же краях с бараниной вечно была напряженка, да и, честно сказать, Владимир ее недолюбливал — слишком уж специфичную особенность она имела. Хуже ощущения, что весь рот у тебя изнутри щедро смазан застывшим жиром, придумать, кажется, было невозможно. А может, он просто не умел ее готовить? Так или иначе, но плов он соорудил из свинины: вкусно, ароматно, сытно, и во рту не вяжет.

"Акилевра" лишь колупала вилкой в тарелке, но есть не собиралась.

— Ну, что не так?

— Голичо, — голосок сорвался на непокорной букве, и Аришка поправилась, четко проговорив: — Га-р-рричо!

— Да брось, ничего не горячо.

Однако на всякий случай забрал у нее тарелку, старательно подул и вернул:

— На, ешь. И маму зови, а то она со своими диетами совсем изголодается. Станет тоненькая-тоненькая, аж прозрачная, а потом совсем растает. Зови.

— Мам, — послушно протянула девочка. — Ма-ам! Нам без тебя скучно!

С этим выводом Владимир очень даже мог бы поспорить, но не стал. Скучно с Аришкой ему быть не могло — девочка умиляла его не столько даже непосредственностью и открытостью, коих в ней было в избытке, сколько смутной схожестью с давно умершими бабушкой и дедом. Однако же не стоило забывать и о главной цели своего здесь пребывания: а именно о наблюдении за поведением Ирины. Пусть он уже выяснил, что никакая она не стерва. Все равно опыт был для него тем более ценен, что никогда ни до того, ни после, у него не было и не будет возможности понаблюдать за женщиной, так сказать, изнутри, то есть в домашних условиях. Впрочем, быть может, он все-таки когда-нибудь женится, и возможно, довольно скоро — на примере собственной жены Витьке не удалось убедить его, что все бабы стервы, и жениться на самом деле с его стороны ужасно глупая идея. Однако наблюдения за собственной супругой, если только она у него появится, останутся его личными, их он никогда не посмеет выплеснуть на бумагу. А Ирина…

Странная, алогичная, создающая впечатление неживой, нарисованной, вырубленной, как Буратино, из бесчувственного полена. Неправильная, раздражающая своей непонятностью, Ирина вполне могла стать впоследствии прототипом героини какого-нибудь романа. Как только Володя придумает сюжет, где ему потребуется такая героиня, он непременно опишет ее. Или нет. Она, вся такая странная, алогичная и неправильная, заслуживала того, чтобы сюжет создавался вокруг ее персонажа. И это ничего, что он ее опишет. Она ведь даже не узнает, не поймет, что подверглась публичному обсуждению, а значит, ничего, можно. Главное, что не личное, не свое. Ирина — чужая. Вот только…

Если она чужая, то почему Володе ее так жалко? Почему так хочется поймать на себе не настороженный, а ласковый, приветливый взгляд? Почему в легком прикосновении ее ладони ему почудился шепоток любовных признаний? Почему так ощутимо сердце ухнуло куда-то в пропасть? Только лишь потому, что прикоснулась чужая женщина, жена брата? Или?..

Что, черт побери, происходит?!

Почти неслышно ступая, Ирина вышла из спальни и смущенно присела к столу. Владимир почувствовал, что губы его готовы расплыться в приветливой улыбке, и поспешно натянул на лицо маску недовольства. Усердно хмуря брови, насыпал плову в тарелку "жены", поставил перед нею:

— Ешь! — стараясь не смотреть на нее, стал есть сам.

Аришка яростно ковырялась в тарелке, разыскивая лук. Ира ласково, но настойчиво забрала у нее вилку, протянув взамен ложку.

— Насвинячила, как поросенок. Нет там лука, ешь все подряд.