Книга Чудовище и красавица - Анастасия Комарова

— Дэвушка, вам музыку сдэлать громко?

«Где-то есть люди, для которых теорема верна…» — наверное, есть, если Цой был в этом так уверен.

Старость наступает, когда вдруг безоговорочно поверишь чудакам, твердящим, что для любви не обязательна взаимность. Что, мол, несчастной любви не бывает, что любая любовь — уже счастье. Тогда же становится ясно, что любовь и взаимность постепенно и незаметно превратились в почти взаимоисключающие вещи.

Навстречу, с двойной скоростью — ветра и машины — мчатся облака, не успевают друг за другом и расползаются, как тонкая, разбухшая от воды промокашка.

Если над Москвой появляется такое небо, значит, скоро весна.

Уже у подъезда он привычным движением расстегнул куртку. Кольцо было на месте. Последние месяцы оно всегда лежало в потайном кармане, и у него вошло в привычку по нескольку раз в день проверять, до конца ли застегнута тугая кнопка. Теперь не надо будет, замирая сердцем, думать, что когда-нибудь потеряешь его, а вместе с ним то, что у большинства его знакомых, да и у него самого, долгое время называлось счастьем. Счастьем довольно редким по теперешним временам, когда на один брак три развода, когда друзья воспитывают чужих детей, доверяя своих незнакомым мужчинам. Он был счастливчиком в глазах друзей, еще бы — его жена не была ни стервой, ни дурой, не стала бизнес-леди, не превратилась в тупую, раздобревшую от макарон квочку. Тонкая золотая змея обвила палец, и тогда чуть отпустила, чуть легче стала боль от обиды, и отчаяния, и страшного, унизительного бессилия что-то изменить, в которое она бросила его одним, еле заметным движением брови. Решила все за него, даже не предупредив и не посоветовавшись. Без попытки что-то придумать. Да хотя именно так она и должна была поступить. Такую он ее и любил, и хотел, и восхищался. Современная женщина — свободная, решительная, взбалмошная, раскрепощенная и рациональная. Ее телефон был единственной ниточкой в их странной, слишком красивой связи. Он обрадовался втайне, с готовностью поддержал ее причуду, когда она сказала, что ей можно звонить только на этот номер. И был рад этому до сегодняшнего дня, до того момента, когда понял, что она больше никогда не возьмет трубку. После этого ее: «Прости меня…» Что ж — она сама себе хозяйка. Мужчины для нее — лишь часть жизни, незначительная и не главная, хотя… трудно в это поверить, вспоминая слезы, жадность, боль, с которыми она отдавалась ему, будто падала в пропасть. Боль вызывал ее запах, поселившийся у него в шарфе. Что, если не любовь, было то чувство, с которым она целовала его пальцы, слушала его мысли и продолжала их? Как могла она так поступить?!

Антон открыл дверь квартиры, когда слезы потери, обиды, гнева, тоски уже стояли в глазах, отделяя его от реальности прозрачной пеленой. Впрочем, они стояли уже давно, отделяя от всего — от семьи, от жизни, от себя самого. Теплый, душноватый запах дома — чистых пеленок, убежавшей каши, раскаленной сковороды. Сквозь эту пелену он увидел Оксану — растрепанную, румяную от жара плиты, как всегда надутую за его поздние возвращения. Такую трогательную, с настороженным, проницательным взглядом, с их младшеньким годовалым Севкой на руках.

— Привет…

Он обнял ее и не отпускал ровно столько, чтобы успела разорваться эта пелена. Чтобы вытекли слезы — слезы благодарности к ней, к этой странной, сумасшедшей Оле, натянутой, как струна, и голодной, как монашенка. Благодарности за то, что она была у него. Что выбрала его, что пустила его за свой столик, в свою душу и в свое тело. А больше всего за то, что не пустила в свою жизнь, спасла от беды лишиться вот этого счастья — обнимать Оксану и чувствовать, как сын старается схватить его за волосы, не выпуская из масляных пальчиков кусок блина.

Еще раз он мысленно прижался губами к ее маленькой, потной, развратной ладошке, пахнущей духами и его секретами. Еще раз сказал «спасибо». Все же она взяла на себя ответственность за это решение, которое в противном случае, как он всегда понимал, пришлось бы принимать ему…

Может, действительно наступает матриархат, как пугают его холостые и разведенные друзья? Может, и хорошо? Хорошо, что женщины стали такими, и, может, хорошо, что пока не все. Он утвердился в этой мысли, прилипая лбом к теплому, пахнущему подсолнухами плечу жены.

Они больше никогда не встретились. И жили счастливо со своими семьями. Правда, несколько раз, когда ему становилось совсем хреново, он еще приходил в этот клуб, садился за тот столик и ждал, глядя с жадной надеждой на входящих женщин. Но она больше не гуляла по этой улице, а скоро вообще перешла на другую работу. Только когда проезжала мимо в машине или троллейбусе, с отчаянием камикадзе вскидывала веки на тонированную дверь, неизменно получая удар в сердце, который долго отдавался потом гулом в голове и болью в утробе.

Однажды они чуть было не столкнулись. Тогда, в новомодном развлекательном комплексе, блуждая среди искусственных пальм, хлорированных водопадов и стаканчиков кока-колы, можно было встретить всю эту большую деревню под названием Москва. Там встречались случайно и нелепо — забытые одноклассники, ненавистные шефы, бывшие враги и будущие друзья. Они были с семьями. Она — с мужем. Он — с женой. И целых две секунды стояли в метре друг от друга. Но им опять повезло. Она отвернулась, чтобы окликнуть мужа, он наклонился, чтобы взять на руки малыша. А через несколько дней сидели на уютных кухнях и, леденея от ужаса, смотрели в вечерних новостях репортаж о крушении аквапарка. О трупах в бассейнах, погребенных под модной стеклянной крышей. Они переключали на другой канал, успевая мысленно перекреститься, вознося благодарность кому-то, кто их хранит.

Они жили долго. И были счастливы. Они и сейчас еще живут — опаздывают на работу, растят детей, ездят отдыхать в Турцию и Египет, спешат вечером домой, а на вопрос «как дела?» отвечают «нормально», скрещивая за спиной пальцы. И редко, если на рассвете вдруг ни с того ни с сего приснится теплое розовое море, они дольше обычного обнимают подушку, пряча в нее лицо. В такие дни их трудно разбудить. Они упрямо, до слез сжимают веки, не желая выпустить наружу едкий опасный раствор, в котором кощунственная мечта потерять рай вступает в реакцию с памятью или предчувствием о прошлых, будущих или придуманных встречах. А потом все-таки открывают глаза, они — те, кому повезло.

Любовь относительно…

Снова закапал дождик проклятый,

Трудно поверить — но стало приятно…

В. Петкун

Стоит открыть для себя гениальнейшую теорию Эйнштейна, как жизнь сразу становится веселее. Нет, правда, насколько проще и увлекательнее делается существование, когда узнаешь, что нет ничего абсолютного!

У них даже была такая игра, одна из многих, одна из любимых. Так и называлась — «относительность». Кто-то, например Гусева, вдруг спрашивал по дороге в курилку, какие есть на задворках любого школьного двора:

— Сим, скажи, что такое финская салями относительно продуктов питания?

— Животные жиры, округленные оболочкой, а точнее — пищевой продукт из измельченного мяса и некоторых субпродуктов с добавлением шпика, перца, молока, яиц, соли, сахара… — бодро чеканила Симонова, у которой в памяти, как на магнитофонной пленке, отпечатывались иногда разные неожиданные вещи, когда-то услышанные или прочитанные.