Книга Воскрешение королевы - Джаконда Белли

По воскресеньям история обретала голос и плоть. Я приходила к Мануэлю и надевала старинное платье. Я становилась Хуаной.

Твоя судьба, Хуана, круто изменилась двадцатого июля тысяча пятисотого года. Прожив всего двадцать три месяца, умер принц Мигель, сын твоей сестры Изабеллы, наследник Кастилии и Арагона. Сколько смертей, Хуана. Но теперь твоим родителям волей-неволей пришлось объявить наследными принцами вас с Филиппом. С третьей ступени феодальной лестницы ты шагнула прямо к трону.

Я не хочу быть королевой. Повстречав Филиппа, я поняла, что родители избрали для меня счастливую судьбу. Скромное положение герцогини Бургундской нисколько меня не смущало. Я была куда свободнее сестер, выданных за наследников престола. Ни одна королева и мечтать не могла о такой свободе. Во Фландрии мне дышится легче, чем в Испании. Моя родина погрязла в мракобесии. Я помню длинную вереницу изгнанных евреев, понуро бредущих куда глаза глядят. Как могли мои родители, такие справедливые и милосердные, в одночасье лишить этих несчастных крова и земли, обречь их скитаться на чужбине? В те дни моя сестра Изабелла приняла сторону родителей и отказала Мануэлю Португальскому за то, что он позволил евреям остаться в своих владениях. Зато во Фландрии царит терпимость, и никому не приходит в голову мешать людям наслаждаться жизнью, стращая их посмертными муками. Жаль, что истовая вера мешает моим родителям познать красоту земного мира. Во Фландрии я отвыкла от интриг чванливых царедворцев, обожавших выставлять напоказ свои христианские добродетели. Я почти перестала писать матери, опасаясь вновь оказаться в ее власти. Будто между мной и моей прежней жизнью выросла высокая стена. Конечно, то была моя ошибка. Но я не терплю, когда мне навязывают чужую волю. От этого я становлюсь злобной и мстительной. Чудовищная ярость поднимается из глубин моего существа и овладевает мной. Я восстаю против чужого гнета, сопротивляюсь любым попыткам управлять мною. В такие минуты я нередко совершаю необдуманные поступки, за которые потом становится стыдно.

Смирять себя я не умею. Я много читаю и как-то раз вступила в философский спор с самим Эразмом Роттердамским, который, по словам духовника моего брата Педро Мученика, был поражен моими познаниями. Я свободно говорю по латыни, по-французски, по-английски и еще по-итальянски. Мне нравятся рыцарские поэмы Мэллори и Боярдо. Но больше всего я люблю «Тристана и Изольду» фон Страсбурга. Великий Дюрер показывал мне свои гравюры и рассказывал о причудливых фантазиях Босха. Мне посчастливилось жить в эпоху великих открытий, возрождения античной философии, гениальных художников: Микеланджело, Рафаэля, Боттичелли. Мне нравится умение фламандцев превращать в произведения искусства обычные вещи — от кухонной утвари до крошечных ладанок, которые мастера умудряются украшать прелестными миниатюрами. К сожалению, близкие нисколько не ценят моих талантов. Мать часто повторяет, что женщины не должны подчиняться мужчинам. Однако такое право она, по всей видимости, распространяет только на саму себя. Только она может править государством и водить войско в бой. Всем своим дочерям Изабелла отвела роль разменных карт в политической игре. Все мои братья и сестры получают достойное содержание, и только я брошена на милость фламандских придворных, которые ненавидят меня за то, что я испанка. Я нищая, у меня нет и жалкого мараведи[12]чтобы одарить своих слуг. И они покидают меня один за другим. Я не могу оказать подобающий прием посланникам родителей. Остается лить слезы, проклиная судьбу и Филиппа, который не желает привечать испанцев.

Окружившие мою мать церковники порицают меня за страсть к мужу. Никто не говорил мне об этом в лицо, но молва людская, что волна морская. Я знаю, что Торквемада, Сиснерос и прочее воронье в черных рясах на чем свет стоит клянут «фламандское бесстыдство». Радость жизни для них равна отсутствию веры. Лицемеры. Поносят меня за любовь к мужу, а сами уговорили родителей поддержать папу Александра VI в его дрязгах с Францией. Или они не слышали, что говорят о семействе Борджиа? Не знали, что понтифик поселил свою любовницу Джулию Форнезе в двух шагах от папского дворца? Что у него есть три сына, которых он назначил епископами? Моя кузина Хуана Арагонская, жена герцога Амальфи, писала мне из Неаполя об оргиях, которые устраивает Чезаре Борджиа[13]. Он разбрасывает по полу каштаны и заставляет нагих женщин собирать их, ползая на четвереньках. Не каких-нибудь куртизанок, а благородных дам. А мне ставят в вину любовь к мужу. Неудивительно, что во Фландрии так не любят испанцев, предпочитая нам французов. Разве можно их за это винить?

Моя золовка Маргарита не устает ужасаться испанскому варварству. Она была в Гранаде и посещала чудесный мавританский дворец Альгамбру в тот день, когда духовник моей матери Сиснерос, аскет и фанатик, приказал сжечь все арабские книги, которые найдутся в городе. Бесценные труды по математике, агрономии, медицине запылали на огромных кострах. Прелат согласился помиловать всего триста книг. Маргарита утверждала, что некоторые фолианты удалось спрятать, но большая часть библиотеки, в которой нам с Беатрис Галиндо посчастливилось побывать вскоре после завоевания Гранады, безвозвратно погибла.

Наслушавшись историй об аутодафе и зверствах Торквемады, которые Маргарита рассказывала зимними вечерами у огня, Филипп стал видеть во мне соучастницу учиненных моими родителями зверств.

На поверку мой брак оказался чем-то вроде дракона о двух головах. У Филиппа нежность и страсть легко сменялись пренебрежением. После дивной ночи он мог встать в дурном настроении и часами со мной не разговаривать. Холодный и заносчивый, он унижал меня при всех, демонстрируя, как я ему наскучила. Мое тело еще хранило запах мужа, а он, оказывается, уехал в Лювен, позабыв меня предупредить. Об отъезде эрцгерцога мне между прочим сообщила мадам де Галлевин, когда я слонялась по дворцу, как собака, потерявшая хозяина. В отчаянии я дни и ночи напролет гадала, чем прогневала супруга. Единственной отрадой для меня стали воспоминания о былом счастье. Даже смех моих детей не мог разогнать тоску и страх, охватившие меня после исчезновения мужа. Трещина, что пролегла между нами, грозила превратиться в пропасть.

Когда я узнала, что мы стали наследными принцами, мне сделалось дурно. В ту пору я носила третьего ребенка. Родители вызывали нас в Испанию. По обычаю кандидатуры наследников утверждали кортесы. Архиепископ Безансонский, Франсуа де Буслейден, без совета которого мой муж с детства не мог сделать и шага, убедил его, что негоже отправляться в Испанию, не навестив старых друзей Фландрии — французов. Филибер де Вейре, еще один страстный защитник французских интересов, предложил обручить моего крошку Карла с Клаудией, единственной дочерью Людовика XII. Чтобы заполучить испанскую корону, Филипп должен был принести в жертву бывшим союзникам нашего сына. От одной мысли об этой циничной сделке меня пробирала дрожь. Когда муж, словно волк в овечьей шкуре, явился выпрашивать мою подпись на брачном договоре, я пришла в бешенство. Я разорвала пергамент сверху донизу и продолжала рвать его на куски, пока Филипп не схватил меня за волосы и не ударил о стену. Белый от ярости, он силой усадил меня в кресло у камина.