Книга Зеркало любви - Наталия Вронская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О Господи! Да что это со мной? – пробормотал он. – Я потерял разум, я обезумел…
Он потянул рукой тугой галстук, чтобы ослабить его. Ему нечем было дышать. Он задыхался, захлебывался от несчастья, посетившего его. Он… Он плакал?… Нет, нет! Этого удовольствия он ей не доставит!
Он ушел! Ушел и больше не вернется! Все кончено!
Отчаяние, темное и глухое, охватило Машу. Боже, какое страдание! Он не простит ее! Не простит ее глупости, ее предательства, этих безумных слов, что вырвались у нее под конец! Он не понял, совсем не понял, чему она радовалась. Не тому, что тот негодяй остался жив, а тому, что он, Никита, не убийца! Он, полный всяческих совершенств, так сильно и искренне любящий ее – не преступник, не хладнокровный душегуб! Не то что тот, другой…
Маша вскочила, кинулась к двери, но тут остановилась, задрожала, руки ее бессильно упали.
– Нет, нет! – воскликнула она. – Все пропало, все погибло!
Только теперь, только теперь поняла она, что любит! Да, любит, лишившись всяческой надежды, любит человека, которого отвергала! И любила его всегда! Только его! И не может без него жить! А он… Он ее ненавидит, презирает, он ушел и больше не вернется!
– О-ох! – Маша зажала рот руками.
Рыдание рвалось из груди, отчаянное, несдерживаемое.
Вот она, глупость-то! То, о чем папенька говорил! От дури своей куда скроешься? Как жить-то теперь?
Маша упала на колени перед креслом и зарыдала, бессильно и отчаянно, уткнувшись головой в обивку.
Никита постоял немного на улице, пока холодный ветер не привел его в чувство. Надо было вернуться, одеться, прийти окончательно в себя и, должно быть, что-то сказать ее отцу…
Никита нехотя повернулся и вошел назад в дом. О не мог говорить, нет, не мог!
– Не буду я ни с кем объясняться, – пробормотал он.
И тут до его слуха донеслись рыдания. Несчастные, отчаянные… Это плакала она!
– Боже, что же она плачет? – прошептал он. – Зачем рвет мне сердце? Она же была так рада, так счастлива…
Но он уже не мог не вернуться, не зайти в ту комнату, в которой плакало любимое им и такое несчастное создание. Сердце его разрывалось от сочувствия и любви. Сначала он шел совсем медленно, после прибавил шагу и вот уже, не в силах сдерживаться, ворвался в комнату, где оставил ее.
Она сидела на полу и рыдала, опустив лицо в ладони.
– Милая, дорогая моя… – бросился он к ней. – Ну не плачьте, не плачьте! Вы погубите себя, вы погубите меня…
Князь подхватил ее в объятия и прижал к себе.
– Ну скажите, скажите же мне: что мне сделать? Как утешить вас? Машенька… Любимая моя…
– Вы… вы… – прошептала она. – Я люблю вас…
Он едва услышал эти слова. В его голове все смешалось, он будто оглох.
– Что? Что вы сказали? – переспросил он.
– Люблю… – прокричала Маша сквозь слезы и, вцепившись в него руками, спрятала лицо в складках его одежды.
Он крепко-крепко, еще крепче прижал ее к себе, и оба они замерли. Никита почувствовал, как она перестала плакать, как затихла.
– И я люблю. Всегда любил и буду любить… – прошептал он ей в макушку. – Как же я счастлив…
– И я… – послышалось ему.
– Господи! Благослови этот день… – только и смог выговорить он.
Свадьба была пышная и радостная. После всех переживаний молодые люди не скрывали своего счастья. Даже суровый в проявлении своих чувств Михаил Федорович прослезился на радостях. Любимое, хотя и непутевое, дитя его было нынче счастливо. Князь Никита не мог наглядеться на его Машеньку! А она под его взглядом вся лучилась от любви и счастья…
Глебов вспомнил день их окончательного объяснения, как он застал их обнимающимися на полу и как растерялся, не зная, что теперь и думать. Настолько все это противоречило правилам и приличиям! Впрочем, вся эта история противоречила правилам и приличиям.
Маша его, заплаканная и красная от слез, была тогда совершенно нехороша собой. Он бы и не взглянул на такую, но Никита Александрович, глядя на Машино лицо в тот день, не мог отвести от него глаз. Он был влюблен и счастлив тогда. Князь тут же объявил Глебову, что они окончательно объяснились и поженятся немедля! Как можно скорее! Маша, всхлипывавшая и отвернувшаяся от отца, сгорая перед ним со стыда, пробормотала, что это истинно так. И ждать она более тоже не желает!
– Да как же это вы так… – только и смог, что пробормотать тогда Михаил Федорович.
Он долго еще недоумевал и до свадьбы, и после – как это им удалось объясниться и договориться? Дочь его, которая чуть не накануне бежала с другим, вдруг оказалась смертельно влюблена в князя!
– Да уж, нынешнюю молодежь не понять! – сказал Глебов сам себе после.
Но!… Все хорошо, что хорошо кончается.
Молодые мирно зажили неподалеку, в княжеском поместье, и все, кто имели после счастие быть с ними знакомыми, уверяли, что более счастливой пары им видывать не приходилось! И даже по прошествии многих лет, когда оба уж сделались не молоды и не так пылки, когда семейство их пополнилось тремя сыновьями (старшего, разумеется, назвали Михаилом) и красавицей-дочкой, глядеть на них было одно удовольствие – так они ценили и уважали друг друга. А уж любили!… Ну, да что там…
Любовь, мир и покой сохранили их лица столь же прекрасными, сколь были они когда-то, во времена цветущей их молодости. И дети их, глядя на своих родителей, восхищались ими. И лучшего не было перед их глазами примера, как эта счастливая супружеская пара – образец семейного счастия и любви.
