Книга Бабочка на огне - Елена Аверьянова

Олеся осталась стоять на кухне столбом. Она смотрела на подругу, как на причудливого уродца из Ленинградской кунсткамеры, не понимая, где у Ани что находится.

— Хочешь чаю? — хладнокровно спросила Аня Олесю.

Олеся от голоса подруги вздрогнула, поняла, что Людмила Михайловна взаправду свою дочь с розовой коляской в двенадцать часов в районе Стрелки видела. Так же, Стрелкой, называлась и река, в том районе протекающая. Олеся Аню задушила бы, если бы не Катюша, некстати пришедшая вслед за Аней.

— Да как ты могла подумать такое о своей лучшей подруге? — закричала Катюша, моментально введенная кашляющей от удушья Аней в курс дела. — Совести у тебя нет! Мы же с ней весь город в тот день обегали вместе! Я же ее лицо видела! Не могла Анька такого сделать! Сообрази.

— Я пошутила, пошутила, — истерично кричала «ожившая» и от страха трезвая Людмила Михайловна.

Олеся, сидя на полу, смотрела на грязные босые ноги Аниной матери и «соображала» — у кого это, действительно, совести не хватает? То ли у шутницы и пьяницы Людмилы Михайловны, то ли у поверившей ей Олеси? То ли все-таки у Ани?

«Но если это — Аня, то — зачем, за что?» — бессонными ночами, целую неделю после неудавшегося покушения на подругу спрашивала себя Олеся и не находила ответа.

Поэтому она медлила, оттягивала еще один неприятный разговор с семейством Григорьевых, который непременно должен был состояться.

«Иначе я сойду с ума», — поняла Олеся, вспомнила народную поговорку «дыма без огня не бывает», то, что Аня теперь зовет родную мать странно — Людмилкой, и отправилась к подруге.

— А доченька моя уехала в Москву, — вызывающе и одновременно виновато ответила Олесе Людмила Михайловна. — В институт поступать. Так и велела передать, если кто спрашивать будет, — и захлопнула дверь.

— А если не поступит? — с надеждой крикнула в «глазок» на двери Олеся.

— Все равно не вернется, — послышалось с той стороны «глазка», в который, как ни старалась, Олеся ничего не могла рассмотреть.

Жить ей стало незачем. По дороге домой она забралась на десятиметровую вышку на стадионе «Взлет» и сбросилась с нее, стараясь лететь головой вниз — чтоб сразу в землю воткнуться. За несколько секунд до удара налетел сильный ветер, развернул Олесю так, чтобы она упала на мягкий песочек карьера спиной и не убилась до смерти. Словно это не ветер был, а крылья ангела подхватили безвольное тело, донесли до песочка — новой точки отсчета дней, ночей, лет. Ангел сказал Олесе: «Жить».

С тяжелым сотрясением мозга, с многочисленными переломами и ушибами тела пролежала Олеся в больнице, а потом — в психлечебнице, как это самоубийцам положено, полгода. А когда вышла за ворота заведения с тяжелыми решетками на окнах — в них белыми пятнами маячили лица таких же несчастных, как она, так домой, к фотографиям и вещам Андрея и Ксюши, не рискнула вернуться. Ангел велел ей идти на вокзал, сесть в автобус номер «101», доехать до остановки «Черная речка». Там ждал ее бог. Бог жил в монастыре. И Олеся стала там жить. Иногда, по просьбе Олеси — редко, к ней приезжали родители. Мама и папа, которые, оказывается, у нее когда-то очень давно были.

— Ну, здравствуй, бабуля, — сказала Катюша фотографии Катерины Ивановны Зиминой. — Как ты тут без меня? Не простудилась? Зачем опять форточку открыла? На такой жаре живо тебя просквозит.

Катюша полезла на подоконник закрывать хлопающую от ветра форточку, закрыла, сказала себе: «Стоп», опять открыла, вспомнила — перед отъездом она, боясь воров, несколько раз проверила и перепроверила, закрыты ли в квартире все окна и двери. Она осторожно, представляя, что кто-то в шкафу или под диваном есть — жулик или убийца, ее поджидающий, слезла с подоконника — с торшером в руках почему-то уже.

Постояв, послушав, не дышит ли в какой стороне от нее посторонний мужчина — в шляпе, плаще и очках, боясь даже представить, какое у него в руках оружие подготовлено для убийства хозяйки квартиры, Катюша медленно, благодаря немецких военнопленных-строителей за то, что половицы не скрипят (хотя шестьдесят лет дому), стала исследовать те места жилища, в которых человек в шляпе мог спрятаться, чтоб в удобный момент выскочить, выстрелить ей в лицо, зарезать большим ножом.

Зазвонил телефон, почти спугнул в Катюше мысли о ее готовящемся убийстве. Она взяла трубку потными руками, услышала голос Славика, и ей перестало быть страшно. Вовсе не оттого, что этот человек сказал ей:

— Ты дома, Масленок? А я звоню, звоню, беспокоюсь, где ты.

Совсем от другого. От ненависти к бывшему мужу у нее прошел страх перед несуществующим грабителем, перехватило горло.

— Зачем? — клокотнуло горло: «булькнула» она в ответ.

— Ну, как же? — начал объяснять ей Славик. — Квартиру-то свою ты на меня еще не оформила. Але, говори быстрее. А то я из автомата звоню, у меня жетонов больше нет. Когда прийти?

Катюша представила Славика в разбитой телефонной будке — как он топчется длинными, словно у журавля, ногами на ограниченном пространстве, как с силой прижимает к уху тяжелую черную трубку, стараясь понять по дыханию из нее, по ее, Катюшиному, дыханию, что она скажет.

От ненависти Катюша улыбнулась. Тоже — и от предстоящей расплаты со Славиком.

— Мы через час придем, — крикнул «муж», не дождавшись ответа.

— Может, мне квартиру на Иру переписать? — задумчиво, будто на самом деле так и думала, спросила Катюша Славика.

Дескать, посоветуй по старой памяти. Дескать, я тебе доверяю. Как скажешь, так и будет.

— Ах! — вскрикнул, как дама в муслине, Славик, вытолкнул Ирку из телефонной будки, чтобы та не подслушала больше того, что ей знать положено. — Приду один, — сказал он жестко, притворившись мужчиной, но не перестав быть тем, кем он был в Катюшином понятии — дамой в муслине. — Вечером, в семь.

— Это время мне хорошо уже знакомо, — чуть не сказала Катюша, вспомнив бессовестную Злату Артемовну, подговорившую московских милиционеров не заводить временно дела о краже, посмотреть пока на поведение провинившейся перед ней Катюши.

— Делать нечего, — ответила она нервно пипикающей трубке.

Надо было идти в ванную, забираться в теплую воду и думать обо всем и сразу. О Злате Артемовне и ее «просьбе», о Славике и «его» квартире, о форточке — кто же ее не закрыл?

Несмотря на то, что в жизни по разным обстоятельствам Василию Сергеевичу не раз приходилось отступать от собственных принципов, выработанных предками и веками, он все равно полагал себя человеком порядочным. Именно по этой причине да по причине врожденного благородства, которым все Басмановы отличались, он и пошел к известному человеку, генеральному прокурору, с просьбой.

С Матвеем Исаевичем Василий Сергеевич познакомился еще в прошлом году на приеме в честь Дня милиции, куда, наряду со многими должностными начальниками, был приглашен и он, кинорежиссер Басманов, и несколько других крупных деятелей искусства. Речь шла, в частности, и о том, как правильными творческими методами отображать будни правоохранительных органов, делать упор на положительном образе милиционера, а не человеке, преступившем закон.