Книга Храм Согласия - Вацлав Михальский

16 мая 1945 года Папиков попросил Ираклия Соломоновича съездить в университет посмотреть, как там идут дела по оборудованию филиала госпиталя.

– И вы, Саша, поезжайте. Оцените обстановку с нашей точки зрения.

Александра очень обрадовалась поручению. На выезд она надела парадную гимнастерку при орденах, чтобы показаться новым знакомым во всей красе. А вспомнив саркастические нотки в голосе ровесницы своей сестры Марии о том, что у них “графинь было всего штучек пять”, и то, как от нее пахло “Шанелью № 5”, Александра в первый и последний раз подушилась духами демобилизовавшейся Нины, фронтовой жены генерала. Очень уж ей хотелось козырнуть так козырнуть!

“Дай Бог мне увидеть их, и я расспрошу о Марии подробно. Вдруг кто-то еще вспомнит… А может, кто-то знает поточнее, где она?…” – думала Александра по дороге к университету.

Ираклий Соломонович то и дело оборачивался с переднего сидения “виллиса”, пытался занять ее воспоминаниями о московском госпитале, но Александра отвечала ему настолько невпопад, что скоро полковник Горшков смолк. На этот раз, проезжая по Карлову мосту, она даже не обратила внимания на скульптуры святых.

У парадного подъезда университета стояли два обшарпанных “воронка”, а из дверей русские солдаты выводили университетских русских и беззлобно, как скот, подталкивали их по направлению к машинам. Среди арестованных Александра увидела и ту брюнетку, ровесницу своей сестры, перед которой ей хотелось “козырнуть”, и маленькую старушку Екатерину Андреевну, и статную Любовь Николаевну.

– Что вы делаете?! Это наши, русские!!!- крикнула Александра и хотела кинуться к стоявшему в сторонке капитану, но Ираклий Соломонович вдруг перехватил ее руку своею маленькой, но, как оказалось, железной рукою. Перехватил и прошептал, яростно выпучив голубые глазки:

– Ты что?! Это Смерш!*

Неприметно стоявший поодаль щуплый, невысокий капитан медленно-медленно обернулся на голос, повел воспаленным взглядом по “виллису”, по Горшкову, по Александре – он арестовывал без сна и отдыха вторые сутки, а ему предстояли еще две плановые ездки. Капитан не смог преодолеть накопившейся в нем усталости, не стал разбираться с младшим лейтенантом и полковником медицинской службы, тем более что они стояли молча. Капитан отвел взгляд, затянулся, бросил окурок американской сигареты на старинную брусчатку, розовато отсвечивающую под веселым майским солнышком, и по-хозяйски, неспешно направился к “воронку”, в который загоняли последних арестованных: маленькую, сухую старушку в коричневом гимназическом платье с белоснежным сменным воротничком из кружев и ее высокую, статную, удивительно моложавую подругу Любовь Николаевну. Прежде чем войти в “воронок”, последняя успела увидеть Александру и робко, недоуменно улыбнуться ей, как улыбаются без вины виноватые.

Много лет спустя, при новой антисоветской власти, Александра Александровна вычитала в сноске каких-то “материалов и воспоминаний” о русской эмиграции в Праге, что 16 мая 1945 года во дворе пражской тюрьмы Панкрац было расстреляно 300 наших эмигрантов.

XVII

Яхту “Николь” вел из Бизерты в Марсель механик Иван Павлович Груненков. Иногда его сменяли за штурвалом Мария или Антуан.

Антуан был героем Вердена, в армии его знали и помнили. И в те декабрьские дни 1941 года, когда положение французов оставалось весьма плачевным, память о былом достоинстве нации возрождалась день ото дня. Так что уклониться от службы новому начальству оказалось для Антуана гораздо проще, чем он предполагал.

– Понимаю, – подписывая его рапорт об увольнении, с чувством сказал генерал, назначенный маршалом Петеном, поднялся из-за стола и протянул Антуану руку. – Желаю удачи! – И в глазах его промелькнула зависть.

В море они несколько раз видели перископы немецких подводных лодок.

– Плавают, проклятые, – провожая глазами одну из них, мрачно сказал Иван Павлович, – разгуливают, как у себя дома…

Мария стояла рядом, но не сочла возможным вступать в разговор: что тут обсуждать? Свое бессилие?

Немцы хозяйничали в большей части Средиземного моря, а вот Москва до сих пор не пала, и, кажется, дело шло к тому, что приказ Гитлера – “Кремль должен быть взорван!” – так и останется на бумаге. Да, отдельные подразделения 258-й пехотной дивизии пробились в пригороды Москвы. Да, они видели Кремль в бинокль. И не только они. 2-я дивизия танковой группы генерала Гепнера также видела башни Кремля, но совсем недолго. Уже в ночь с пятого на шестое декабря немецкое командование начало тотальное отступление, и стало окончательно ясно: немецкий солдат сможет пройтись по улицам Москвы только пленный.

В радиообращении из Лондона, которое Мария и Антуан слушали в море, генерал де Голль так и сказал: “Немецкое наступление на Москву провалилось, и теперь только пленный немецкий солдат сможет увидеть Кремль”. И еще он сказал о том, что хорошо бы немецким военачальникам, воюющим в России, читать перед сном Коленкура**.

* С м е р ш – карательные подразделения: “Смерть шпионам”.

** К о л е н к у р (Саulаinсоurt) Армен Огюстен Луи (1772-1827) накануне войны, с 1807-го по 1811 год был послом Франции в России и имел представление о России и русских, что называется, из первых рук. Он горячо отговаривал Наполеона от похода в Россию, хотя во время войны был в его свите и навсегда сохранил ему верность. Мемуары Коленкура “Поход Наполеона в Россию” являются одним из важнейших свидетельств той войны.

Оказывается, де Голль как в воду смотрел. Через много лет после окончания войны Мария Александровна прочла в знаменитых дневниках немецкого фронтового генерала Блюментрита, принимавшего непосредственное участие в боях за Москву:

“Наши генералы помнили, что случилось с армией Наполеона. Многие из них начали перечитывать мрачные мемуары французского посла Коленкура о 1812 годе. Эти мемуары действовали угнетающе в те критические дни 1941 года. У меня до сих пор перед глазами командующий 4-й армией генерал-фельдмаршал Клюге, как он, с трудом вытаскивая ноги из грязи, идет по двору к себе на командный пункт и долго стоит перед картой с книгой Коленкура в руках. И так изо дня в день”.

Через много лет после войны в полуподвале под церковью Воскресения Христова Мария Александровна не раз обнимала мысленным взором тогдашний театр военных действий от Москвы до Ливийской пустыни и думала о том, как из разрозненных событий нарождалось движение к Великой Победе, в которой есть и ее толика.

Когда через месяц Мария приплыла на яхте “Николь” в Мaрсель для отчета о проделанной работе, она не узнала Николь. На пороге дома ее встретила крохотная высохшая старушка с пустым взглядом еще недавно ярких темно-карих, а теперь погасших глаз. Николь встретила Марию с полным безразличием и отказалась взять ее с собой на кладбище. Зато Клодин была несказанно довольна привезенным Марией скарбом, а свою “маленькую зелененькую кастрюльку” даже поцеловала на радостях.

По прибытии в Марсель Иван Павлович остался коротать дни на яхте, а Мария и Антуан поселились у Николь. Когда в первый же день Николь не взяла Марию с собой на кладбище, та поняла, что изменения, происшедшие в облике и характере Николь, не надолго, а навсегда. Навсегда, и надо принимать Николь такой, какой она стала, и не пытаться “развлечь” или “отвлечь”. Только могила примирит ее с потерей Шарля. Николь ходила на кладбище каждый день и каждый раз молилась на его могиле, чтобы Господь услышал ее и избавил от бессмысленной жизни, воссоединил с Шарлем. Как человек верующий, она не считала возможным наложить на себя руки.