Книга Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази

Точно так же как, согласно утверждению Архимеда, два объекта никогда не займут одно и то же пространство, двум душам никогда не ужиться в одном теле. Такому двойному существованию вскоре предстояло переполнить дух Гутенберга, направляя его первый шаг к ликующему крику «Эврика!». Да, у него было всем известное помещение в управе бургомистра — светлая мастерская, где он создавал лучшие в Германии гравюры, — однако он нуждался в другом пространстве, где его темное «я» могло бы развернуться во всю ширь и запустить механизм его потаенных планов. Разумеется, эти темные помыслы требовали места, размеры которого отвечали бы грандиозности чаяний Гутенберга. Вот только его финансовые возможности никак не позволяли приобрести такое помещение. И даже если бы деньги нашлись, это могло быть только особое место, удаленное от подозрительных глаз. Новая граверная мастерская не могла остаться незамеченной для соседей и тем паче для неумолимых сборщиков налогов. Иоганн обшарил все уголки Страсбурга в поисках подходящего места. И с горечью понял, что во всем городе нет ни одного дома, отвечающего его потребностям. Гутенберг возвел очи горе, и тогда судьба подарила ему неожиданную возможность. За стеной старинной крепости высилась туманная гора; дурная слава этого места превращала его для Гутенберга в желанную мекку. Иоганн не мог не приписать это внезапное откровение Божественному вмешательству.

Эта мрачная возвышенность, на которую мало кто рисковал взобраться, была крутая и обрывистая. Над склоном из ненадежных камней росли кусты; их извилистые стелющиеся ветви давно завладели древними развалинами какого-то строения. В отдалении виднелся серо-зеленый утес, и на его вершине можно было различить на фоне неба очертания высокой башенки, а ниже — нечто напоминавшее ряд арок и стену. Однако же все это могло оказаться и капризом природы, который, смешиваясь с воображением наблюдателя, создавал иллюзию, будто к этому пейзажу прикоснулась человеческая рука.

Об этой труднодоступной скале ходило немало слухов. Поговаривали, что где-то наверху похоронен монах-отшельник по имени Арасках. Согласно легенде, христианский отшельник в четвертом веке приплыл из Ирландии, чтобы проповедовать в Эльзасе и Германии. Провозглашенный епископом Страсбурга, который в те времена также назывался Аргентиной, священник был заново крещен под латинизированным именем Арбогаст. Согласно его последней воле, епископ был похоронен на горе, где раньше хоронили разбойников, казненных преступников и бродяг, чьи тела никто не желал забирать.

Над могилой Арбогаста по традиции возвели монастырь, названный в его честь. Но в 1298 году в поселке на склоне горы вспыхнул пожар; покончив с крестьянскими домами, пламя быстро взобралось по увядшим от засухи веткам и достигло западного крыла аббатства — от него остались одни руины. Через несколько лет, когда монастырь Святого Арбогаста успел отстроиться, на него снова обрушились безжалостные превратности климата — на сей раз дело было не в засухе, а, наоборот, в обильных дождях, пролившихся потопом: в тот самый миг, когда строители заканчивали настилать кровлю, подмытый пол провалился, и лавина навсегда похоронила под собою монастырь.

Во времена Гутенберга уже не имело значения, правдивы эти истории или нет: непонятные каменные нагромождения на горе теперь именовались руинами монастыря Святого Арбогаста, и одно упоминание о нем вызывало почтительный страх. Легендам о привидениях не было числа. Многие горожане клялись, что своими ушами слышали, как из зарослей кустов раздаются вопли и мольбы повешенных разбойников, молящих святого проявить милосердие к их душам. Другие утверждали, что видели призрачные эшафоты, на которых висят трупы, пронзительными голосами умоляющие путников освободить их из петли. И не было недостатка в рассказчиках страшных историй о самом святом Арбогасте, который появлялся в арках древнего монастыря, огненным посохом угрожая тем, кто осмеливался нарушить его вечный отшельнический покой. Иоганн Гутенберг, с детства чтивший науку и христианскую веру, никогда не принимал суеверий, разделяемых только язычниками и идолопоклонниками. Однако он понимал, что простые люди, какими бы ревностными христианами они себя ни называли, в глубине души сохраняли самые древние суеверия: призраки, гадания, каббалистика, некромантия и оккультные науки служили пугалами, вселявшими жуткий страх в души большинства. Гутенберг также знал, что Церковь, не пытаясь развеять эти страхи, часто пользовалась доверчивостью народа в ущерб истинной вере. Как бы то ни было, думал Иоганн, если истории о привидениях заставляют людей держаться подальше от развалин монастыря, быть может, эта сумрачная обрывистая гора станет хорошим местом для потаенной работы.

Однажды на закате дня Гутенберг удостоверился, что на дороге к горе нет крестьян из соседней деревни, и, вооружившись посохом и светильником, решил подняться и собственными глазами увидеть, что представляют собой эти так называемые развалины. Как он и предполагал, подъем затруднялся с каждым уступом, острые камни впивались в подошвы его ботинок и даже кололи ступни. Когда Гутенберг в конце концов достиг границы каменного пояса, он понял, что кусты еще больше усложняют его продвижение. Зеленые ветви, как змеи на голове горгоны Медузы, расползались в стороны, охватывая все, что встречалось на их пути. Гутенберг то и дело натыкался на острые шипы. Ветер на вершине горы завывал, путаясь в кронах деревьев. Солнце закатилось за неровную линию холмов, оставив после себя лишь фиолетовое пятно, которое сливалось с тревожными темными облаками.

Когда Иоганн подобрался к вершине, небо окончательно померкло. Бледные отсветы лампадки перепрыгивали с ветки на ветку, их дрожащие тени наполняли неуверенностью и самого Гутенберга. Внезапно все вокруг показалось ему не просто живым, но одушевленным, как будто вовсе не ветер колебал ветви. В горле у Иоганна вырос ком невыразимой тоски. Ноги его то и дело путались в ползучих отростках, которые, точно длинные кривые руки, наделенные собственной волей, старались преградить нежеланному гостю путь наверх. Сердце Гутенберга скакало в бешеном галопе, и не только из-за трудного подъема. Тревога его возрастала с каждым шагом. Он пытался успокоить себя мыслью, что, возможно, просто попал под влияние легенд, витавших над этим местом. Неожиданно Гутенберг споткнулся, посох не помог ему удержать равновесие, и он покатился по склону. Иоганн уже испугался, что сорвется с уступа, но тут что-то ухватило его за одежду, и стремительный спуск прервался.

Когда Гутенберг рассмотрел, какую защиту приготовило на его пути Провидение, сердце его замерло: то была белая, холодная, мертвая рука. Иоганн попробовал встать и освободиться, но пальцы накрепко вцепились в край его одежды. Подобно мошке, которая стремится вырваться из паутины, Иоганн с каждым движением увязал все сильнее: руки его путались в ветках, а когда он в отчаянии задергал ногами, камни из-под башмаков полетели в пропасть. А потом Гутенберг сквозь густую листву разглядел лицо, которое в буквальном смысле вылезло из-под земли и пялилось на Иоганна мертвыми глазами, абсолютно белыми, лишенными зрачков и радужной оболочки. Лицо было такого же мраморного цвета, как и рука, не отпускавшая Гутенберга. Гравер попробовал применить силу, он заколотил по своему пленителю кулаками, но это было то же самое, что стучать по скале. И тогда Гутенберг понял, что погиб.