Книга Чес - Михаил Идов

Консультанты оказались тройкой двадцатилетних сардоников; они бесплатно слетали в Пенанг с необъясненным заездом в Бангкок (где, судя по хвосту дебитов, оставленному на корпоративном счету, не покидали похабного квартала Патпонг) и вернулись с рекомендацией немедленно херить смысловые привязки к цветам и чаю.

Старейшины клана – по совместительству совет директоров Chrysan Thé Beverage – неохотно утвердили новый имидж напитка. С ниш-маркетингом было покончено, равно как и со сложными каламбурами. Отныне и присно на всех рынках Европы (еще не вполне объединенной, но уже начинающей центростремительное вращение) газированный хризантемовый чай продавался под простым, броским, экзотическим и в то же время знакомым ярлыком “Коньзи-кола”. Старик-смотритель кланового дома ничего этого не видел, скончавшись вежливо и незаметно за прошедшие сумбурные полгода, а увидев, едва ли понял бы, что вся эта многомиллионная многоязыкая суета имеет какое-то отношение к нему.

В середине девяностых компания крепко стукнулась о невидимый, но вполне ощутимый потолок. Имя ему было НЭП; именно так называлась экономическая политика Малайзии, призванная поощрять предпринимательские потуги коренных малайцев за счет легкого ущемления всех остальных. Когда Chrysan Thé впервые было отказано в займе на расширение производства, старейшины клана пожали плечами и сделали пару звонков в Гонконг. “Триады” с удовольствием сполоснули опиумные доллары в хризантемовом ручейке, а несколько боссов, обеспокоенных надвигающимся воссоединением с КНР, вложились в Chrysan Thé совершенно официально.

Как раз это и было ошибкой. В глазах властей за предприятием закрепилась репутация инородного экономического тела, этакого троянского дракона с расписной башкой в Куала-Лумпуре, хвостом в Пекине и миллиардом китайцев в шелковом тулове. Ни кредита, ни налоговых поблажек можно было впредь не ожидать, а инспекции из года в год отличались все большим пристрастием. Компания задыхалась; “триады” названивали.

Между тем страну, как назло, раскачивали ласковые волны экономического бума. Заявленный правительством в качестве предвыборного бреда тридцатилетний план “Вавасан-2020”, ко всеобщему изумлению, выполнялся (в его рамках Малайзия бралась удваивать свой валовый доход каждые десять лет при семипроцентном годовом росте объема производства). Болотистую почву Куала-Лумпура пробило сперва телеиглой “Менара КЛ”, затем сияющими веретенами “Петронас”. Даже над черепичными крышами Пенанга утвердился несколько несуразный, но вполне небоскребущий торговый центр “Комтар”. Сидеть за детским столом посреди этого ренессанса, вернее нессанса, становилось невыносимо.

Через офисы компании прогалопировала очередная кавалькада нью-йоркских консультантов. Решение лежало на поверхности, но сформулировать его вслух на всякий случай дали американцам. Chrysan Thé Beverage обернулась международным акционерным обществом.

Контрольный пакет в пятьдесят один процент акций оставался за старейшинами клана. Двадцать два процента ушли в США: десять приобрел “Филип Моррис”, двенадцать рефлекторно схватила “Пепсико”. Еще двадцать разбрелись по мелким вкладчикам в Германии. На оставшиеся семь клюнул бизнесмен из бумипутра (сыновей земли) – малайский экспортер антиквариата Юсуф Самсудин.

Его сын любил говорить, что своим рождением обязан Нику Лизону. В то время как в вирильности Юсуфа Самсудина, как и в благочестивости его супруги Джайны, не было оснований сомневаться, сыновним словам имелся определенный резон. Ник Лизон – белобрысый британец, чьи махинации на сингапурской бирже развеяли по экватору почти полтора миллиарда долларов, вспороли брюхо почтеннейшему банку “Бэрингс” и вызвали азиатский кризис 1997 года. Ник Лизон может с некоторой натяжкой считаться духовным отцом Османа Самсудина.

Пока Ник бузил с коллегами в пабе “У Гарри” и отшлифовывал алгебраические детали своего обреченного плана, акционерное общество Chrysan Thé Partners осваивало мировую арену. В Нью-Йорке, где его бумаги котировались на бирже под аббревиатурой CTPCX, ряд крупных инвестиционных фирм – среди них “Соломон, Смит и Барни”, “Братья Леманн”, “Морган Стенли” и “Голдман Сакс” – удостоили их рейтинга “рекомендовано к покупке”.

Когда Сингапур рухнул, уволакивая за собой Токио, Бангкок, Тайбей и “азиатское чудо” как таковое, “Коньзи-кола” приняла на себя первый вал истерии. Западные пайщики сливали CTPCX не задумываясь; Юсуф Самсудин повел себя гораздо любопытнее. Одним махом продав свой пай по 12,78, он пустил весь освобожденный капитал на скупку тех же акций, теперь уже по бросовым ценам в 3–4 доллара, действуя через мелких маклеров в сомнительных американских “котельных”. К концу рабочей недели у Юсуфа не осталось денег. Это его не остановило. Самсудин приказал самым беспринципным маклерам продолжать скупку Chrysan Thé в счет теоретической будущей прибыли, а другим параллельно играть на “деривативах”, или вторичных бумагах, то есть, грубо говоря, заключать пари об исходе заключаемых им пари. Еще неделю спустя состояние Самсудина измерялось в восьмизначных отрицательных числах. Его пай в Chrysan Thé составлял около шестидесяти процентов.

Афера, по иронии судьбы напоминавшая глобальный авось Ника Лизона, сработала. Когда в Нью-Йорке, Лондоне и Франкфурте рассеялась пыль, успокоились нервы и припудрились носы, стало понятно, что Chrysan Thé – отлаженное производство с западноевропейским рынком сбыта – выйдет из кризиса невредимым. Акции стабилизировались в районе отметки 9,5. В течение следующего месяца Юсуф Самсудин, открывая каждое утро свежий номер “Берита Хариан” или “Эйжен Уолл-стрит джорнал”, узнавал, что стал богаче на несколько миллионов.

Постепенно у него перестало екать сердце при виде бегущей строки со сводками, перестали сниться американские горки в двухмерной координатной клети. Аббревиатура СТРСХ одомашнилась, слилась со стадом себе подобных. В крови таяли последние адреналиновые льдинки. Он заметил жену и сына.

– Мы можем позволить себе все, – произнес Юсуф, задумчиво глядя в бокал бароло. Он и Джайна взяли за привычку ужинать в крохотной итальянской вилле на крыше отеля “Шератон Куала-Лумпур”. Вилла была построена из тосканского известняка по аутентичным чертежам; ее окна выходили на обсаженный пальмами олимпийский бассейн.

– Мы можем позволить себе все, – повторил Юсуф. – Но нам не нужно все. Нам нужно только лучшее. А его в этом мире по определению мало. Следовательно, главное – знать, где его найти.

– Кого его? – спросила жена, завистливо глядя на вино.

– Лучшее.

Коренастая Джайна в шелковом головном платке и бутыль бароло, обернутая в льняную салфетку, слегка напоминали друг друга. Джайна прекрасно знала этот сорт и даже этот урожай: кружок энофилов при “Шератоне” регулярно устраивал закрытые дегустации для женщин. Она сама его Юсуфу и порекомендовала. Но пить при супруге все-таки стеснялась.

– Взять, например, образование, – продолжил Самсудин. – По нашим меркам, маленький Осман говорит на очень хорошем английском. Намного лучше меня. Но это английский, над которым будут смеяться в Лондоне.