Книга Муж, жена и сатана - Григорий Ряжский

«…И еще надеюсь, что впоследствии сумею отыскать нужные объясненья, чтоб не вызывать вашего неудовольствия…

Итак, вероятно, прежде всего, вы пожелаете узнать, кто я и отчего я вам пишу, верно?»

Не отрывая от экрана глаз, Адка мотнула головой, машинально подтверждая согласие, и продолжила чтение.

«…Я готов объяснить вам это, однако загодя нижайше прошу об одолженье, от которого будет зависеть вся моя дальнейшая судьба. Это мое письмо не есть спам, я заверяю вас. Также заверяю, что сие не розыгрыш супруга вашего, милейшего господина Льва Гуглицкого — прошу снова извинить меня, отчество его мне неизвестно — либо кого-то из друзей и близких вашему дому людей».

— Нет, ну точно Лёвка прикалывается! — засмеялась Аделина. — Больше некому! Только откуда же он текст этот взял? Кто же ему писал, интересно? Кроме меня, закрутить такое больше некому. Ну оч-чень любопытно. И славно-то как, славно…

«…И потому, умоляю, отнеситесь к нему с совершенной серьезностью. Я продолжаю — и ради того, чтобы вы смогли понять, отчего внимание мое теперь приковано именно к вам, а не к кому-то иному, хочу пояснить следующее. Все дело в чугунной ручке из калитки, состоящей частью старинной ограды особняка графа Александра Петровича Толстого и супруги его графини Анны Георгиевны, урожденной княжны Грузинской…»

— Совсем чокнулся, — Адка едва сдержала приступ безудержного смеха, — ну закрутил кино, и как гладко все у него, надо же, про ручку эту даже вспомнил помойную. Зря я разрешила ему привинтить ее, надо было выбросить тогда же, как притащил с помойки. Хотя он пьяный был, кажется, ну да, после дня рождения дело было…

«…Вероятно, вы потребуете ответа, отчего я упоминаю столь несущественную часть вашего домашнего обихода, как дверная ручка, присоединенная нынче к двери вашей супружеской спальни? Отвечу сразу, испросив, однако, вашего терпенья. Так вышло, что в плачевном нынешнем моем положении я могу уповать лишь на вас и на супруга вашего, господина Гуглицкого. Проведя последние годы своей жизни в доме графа и графини Толстых, ни единый раз и не дважды, а, наверно, тысячу раз выходя и возвращаясь обратно в дом милых друзей моих, брался я за ту самую ручку при оградной калитке, о чем и догадался прозорливый супруг ваш, притянув тем самым душу мою к себе и к вашему общему с ним дому. Я решил проникнуть в ваше жилище, сударыня, с тем, чтобы ознакомиться с остальными его обитателями, на которых возлагал некоторые упования, о коих напишу вам позже. Меня, однако, остановил угрожающий выкрик, повергший меня в тревожное недоумение. Резкие восклицания, троекратные, кажется мне теперь, в мой адрес, бесстыдные и оскорбительные по сути своей и затрагивающие честь мою и добродетель, не позволили мне в тот момент поступить в согласии с прежним намереньем, отчего пришлось отложить сие до другого раза.

Выяснив, тем не менее, ваш адрес, я переместился к месту своего постоянного обитания в великой задумчивости. Над решеньем биться мне не пришлось, по сути, оно было принято в тот самый миг, как я повстречался с вашим благородным Львом и вашим добрейшим Черепом. Дальнейшие же сомненья мною отринуты, несмотря на нанесенное мне, как мужчине…»

Раздался звонок, Ада подняла трубку.

— Адуська, лапуль, слушай меня! — Лёва говорил в трубку громко, почти кричал, пытаясь перекричать шум проезжающего транспорта: звонок был явно из уличного телефона-автомата. — Я, кажется, попал, «бэха» не заводится, заглохла с концами, ни туда, ни сюда. Короче, сейчас техничку вызываю, отбуксирую в сервис. Так что, когда буду, сам не в курсе пока, ладно? — Он вел себя довольно странно. Вернее, интонация его была самой обычной и бесхитростной, каким он и сам был по большому счету… ну если не брать разве что ту историю с фруктовой ладьей Фаберже, хрусталь на серебре, оказавшейся фабержатиной не родной, а чьей-то еще, но тех же мастерских. По сути, фуфел, но с бонусом. Клеймо малость отличалось, но купец не въехал, и Лёвка, видя такое, сумел задавить в себе гада порядочности и не стал вклинивать в тему собственное знание предмета, тем более что купец так и не сообразил задать прямой вопрос, все решил сам. Гордый. Ну, Лёвка и позволил себе проявить пассивность, получив на выходе как за родного Фаберже, без купюр. И от Адки не скрыл. А значит, не в зачет…

Так вот, это и было ненормальным. Неизвестно, каким путем заслав на ее почтовый адрес это забавное письмо, Лёвка не мог бы разговаривать так, как он говорил с ней сейчас. Непременно выдал бы себя, хихикнул или прыснул по неосторожности. Врать у него всегда получалось неважно, особенно с ней. А тут… ни намека на шутку. Очень странно, ну просто очень. И главное, когда успел? Выходит, заготовил заранее, еще до установки сети? Да быть такого не может, это про кого угодно история, только не про мужа. В этот момент ей еще не стало страшно — пока длилось ощущение удовольствия и маленького праздника освоения нового для себя пространства, с его разумом, логикой и непривычным удобством для головы и рук. Однако легкий, неопределенной природы холодок внезапно кольнул ее меж лопаток, чуть ниже среднего грудного позвонка. Уколол и тут же сгинул. Воткнув глаза в экран, она стала читать дальше.

«…В тот же день я переместился к вам на Зубовку, как изволите именовать вы место вашего проживанья. И уже обитая подле вас и стараясь не причинить вашим домашним излишнего беспокойства, первым делом решил я обозначить как-то свое присутствие. Каким образом удастся мне, привлекши ваше вниманье, выйти на прямое общение, я, признаться, тогда не ведал. Да и кроме того, не имел пока я надобного инструментария для общения с вами, княгиня. Однако, приложив усилия, изыскал-таки я способ материального воздействия на предметы, что и открыло мне путь к последующим шагам. Каковые я и предпринял, порой изводя вас и близких вам существ — о, как же я знаю это! — своим присутствием в вашем безукоризненно порядочном и восхитительно дружном семействе…»

Внезапно из коридора раздался истеричный лай Черепа. Оскалившись, он стоял перед открытой дверью в спальню, где за письменным столом сидела Ада, однако не решался войти. Просто, дрожа всем телом, лаял в воздух, успевая в промежутках между всплесками лая жалостно скулить.

— Черепок, прекрати сейчас же! — Ада поднялась, подошла к двери и прикрыла ее со своей стороны. Пока шла обратно, в компьютере тренькнуло. Треньк, как объяснил ботаник, означал поступление нового письма. Так и было. Письмо лежало в почте, с тем же многоточием вместо имени отправителя. Ада непроизвольно вздрогнула. Что-то начинало не сходиться. Вроде было все еще смешно, но уже не так, по-другому. Тем более что Лёвка в это время ехал на станцию либо все еще ждал буксира. Она подтянула мышку ближе к себе и, подведя курсор, нажала кнопку. Письмо открылось.

«Сейчас я рядом с вами, княгиня, вы можете говорить, я вас услышу. Я успел переместиться в эту обитель за то короткое время, пока вы пребывали в сомнениях относительно фигуры отправителя. Впрочем, так оно и должно быть. Ответить вам словом я не сумею, нет у природы покамест силы такой, чтоб научила меня в теперешнем моем состоянье извлекать из себя звук. Однако же действием я могу засвидетельствовать свое в эту минуту у вас пребывание. Прошу вас теперь же назвать любое число, какое бы вы хотели услышать от меня для испытания моих слов. Проговорите это число громко и явственно. Я тотчас же отзовусь. Другое мое посланье отошлю вам скоро, надеюсь, не заставлю вас пребывать в ожидании дальше завтрашнего утра. Вместе с тем, полагаю, дать вам время, сударыня, чтобы уложилось в мыслях ваших это новое осознание вещей непривычных для вашего щедрого ума — тех, какие располагаются против видимой части натуральности и естества, однако же — существующих, как вы сможете увериться, и никак не противных тому самому естеству.