Книга Неторопливый рассвет - Анна Брекар

Мне просто хотелось быть подле нее. Впервые за долгое-долгое время хотелось сидеть рядом с ней, не двигаясь, и ничего другого не желать, только слышать ее дыхание, – как сидят обычно рядом с новорожденным.

Она многому меня научила. Например, тому, что нельзя принимать мужчин всерьез. Они, словно большие дети, не любят, чтобы им перечили, но, если за них «взяться с умом», как она говорила, они оказываются не лишенными приятности.

Так и она сама прожила жизнь с моим отцом. Зная, что он мало смыслил в том, что интересовало ее, – в музыке, искусстве, литературе. Но ей была ведома и таинственная связь между «сейчас» и «всегда». Она не жила в вечном ожидании, как можно было бы предположить, наоборот, она любила его долгие отлучки. Дела призывали его то в один конец мира, то в другой, и он послушно уезжал.

Она с удовольствием пользовалась свободой – ходила одна на концерты, водила машину на большой скорости, встречалась с подругами. Когда он погиб в автомобильной аварии, она легко приняла это самое долгое его отсутствие. Дело привычки, не так ли? Она всегда была готова окружать своего мужчину заботой, уместной по отношению к тому, кого надо оберегать. Приготовленная и разогретая к его приходу еда, долгие вечера, когда она не спала, поджидая его, чтобы он не возвращался в темный дом, – все эти знаки внимания она оказывала ему с материнским удовольствием. Ее это не стесняло, не возмущало, она служила ему, ну так что ж – в ее глазах это была дань вежливости, которую она с удовольствием ему отдавала.

А когда он разбился, она увидела в этом подтверждение его хрупкости и пожалела его за то, что он оказался не так силен, как она, его пережившая.

Она была так уверена в своем над ним превосходстве, что ей никогда и в голову не приходило сравнивать себя с ним. Конечно, он делал карьеру, зарабатывал деньги, много путешествовал и был уважаем в профессии, но она ни в чем ему не завидовала, потому что была убеждена, что лучшее досталось ей и что в ее руках истинная власть. У нее были цветы в ее саду, солнечный свет, возможность провести целый день дома, слушая музыку, если хочется, или прогуляться по окрестным полям. Она была благодарна ему за его заботу о ней, о нас, и продолжала думать, что он оберегает ее даже за порогом смерти.

На следующий день ее навестили три подруги. Три милейшие старые дамы. Я не помню в точности, как они были одеты, но у каждой мне бросилась в глаза одна деталь. На первой была косынка с леопардовым принтом. Легкий макияж подчеркивал красивые голубые глаза второй, а на третьей я отметила крепкие ботинки, говорившие о том, что она еще способна совершать долгие прогулки по городу.

При виде их я впервые поняла, что моя мать уже пересекла грань. Три женщины суетились, вручали букет цветов, снимали пальто, придвигали стулья, чтобы сесть у кровати. Все это с тем деланым оживлением, которое выказывают людям, когда не хотят дать им понять, что дела их плохи.

– Ваша мама уже не совсем в себе, – сказала мне Брижит, сделав жест руками, словно держала полную пригоршню песка, который сыпался между пальцами.

У нее было личико фарфоровой куклы, седые волосы казались напудренными. Все три кружили вокруг кровати, присаживались, снова вставали, изо всех сил стараясь выглядеть веселыми и бодрыми. А мама смотрела на них с саркастическим выражением лица, как будто все понимала и в глубине души посмеивалась над ними.

Я открыла окно. На улице было холодно и пахло близким снегом, такой свежий и чистый запах.

– Мы считаем очень важным навещать ее, – прошелестело мне фарфоровое личико.

Потом они надели пальто и упорхнули, точно голубки, склевавшие все зерно.

Я посмотрела, как они садятся в машину, возвращаются, как ни в чем не бывало, в свою обыденную жизнь, и у меня потемнело в глазах. Неужели еще возможно вернуться в нормальный мир, ехать по городу в потоке машин, бегать по магазинам:, ходить на работу или в кино? Неужели все это еще возможно?

Я поднялась в спальню, села рядом с матерью и спросила, что она думает о своих подругах.

– О, они меня очень огорчили. Они неважно выглядят.

– Вот как, а мне, наоборот, показалось, что они в отличной форме. Почему ты так говоришь?

– Потому что они не изменились.

Она смотрела на меня, сокрушенно качая головой. Нет, она, похоже, совсем не завидовала их здоровью, их активности, тому, как они сели в машину и упорхнули в жизнь. Наоборот, она давала мне понять все свое превосходство над этими женщинами, которым: было до нее далеко, которые ничего пока не знали и: которым: еще предстояло проделать долгий-долгий путь, ею уже пройденный. Болезнь была путешествием, в котором она накопила опыт, позволявший ей теперь смотреть на своих подруг, как на наивных детей, и ничего к ним не испытывать, кроме жалости.

Она откинулась на подушки, закрыла глаза, потом, открыв их, сказала мне, что ей хорошо здесь, в этой спальне с обоями в цветочек, с небом, которое ласково смотрит на нее из окна своим огромным серым глазом. Тишина комнаты вновь нарушалась странными: шорохами, она была со мной, и ее присутствие словно вызывало из далекого далека другие тени.

От свадебной фотографии у ее кровати еще веяло холодным воздухом и этим свежим горным запахом снега и чистоты. За окнами сгустились сумерки, но, когда я хотела зажечь свет, она жестом: остановила меня. Я села на один из оставленных подругами стульев и стала внимательно слушать тишину, как будто должна была расслышать каждый ее оттенок. Ничего не происходило, мы молчали, но каждая: секунда была плотной и: наполненной. Я не спрашивала себя, что мне надо делать, что-то большое и сильное, казалось, уносило меня; дом снялся с якоря и медленно плыл в свете зимних сумерек.

В этот вечер пошел снег мелкими: частыми хлопьями, и они быстро укрыли сад белым покрывалом.

Мы с Эрве поужинали в кухне, и между нами повисло долгое молчание. Эрве сидел в нескольких сантиметрах от меня, я чувствовала, как окутывает меня его тепло, и даже не хотела, чтобы он: ко мне прикоснулся. Было так отрадно сидеть подле него, когда за окнами легко и грациозно падал снег.

Эрве принес с собой бадминтонную ракетку в черном чехле. Она стояла у застекленной двери кухни, и время от времени он бросал в ее сторону взгляд, быстрый и словно заговорщический.

– Вы часто играете в бадминтон? – решилась я.

– Регулярно, два-три раза в неделю. Мне нравится легкость волана, нравится, как он рассекает воздух, как воздух тормозит его и несет. Играя в бадминтон, мы не навязываем воздуху свою силу, но играем с ним, как с третьим партнером. Меня научил отец, когда я был ребенком. Он был человеком строгим и неразговорчивым, работал садовником. У него было очень плотное расписание, и отдыхать он позволял себе только по воскресеньям. Под вечер мы шли в парк, где была большая засыпанная гравием площадка, и играли часами. Он почти ничего не говорил, всегда был молчалив, но играл с такой страстью, что было видно, как ему хорошо. Всю жизнь он склонялся к земле и любил эти часы, потому что мог смотреть только в небо.