Книга Грех жаловаться - Максим Осипов

Не хватало плакать еще тут. Зло хлопнул крышкой проигрывателя – надоел этот Малер!

– Вам плохо, молодой человек? Покупать сегодня что-нибудь будете? – иначе выразить ласковое чувство продавщица не могла. – Да, да, Малера, Пятую и Седьмую, по два девяносто. По дороге от кассы увидел пластинку – Эмиль Гилельс. Как ни нелепо – еще пять минут, поставил последнюю дорожку: Бах, прелюдия си-минор. Гилельс часто, в последние годы жизни – почти всегда, играл ее на бис.

Конечно, Женя все это слышал и даже живьем: си, ре, ми, фа, ми, фа, ми, ре, потом си, ми, фа, соль, фа, соль, фа, ми, дальше ля, до, ре, ми, ре, ми, ре, до и снова си, ре, ми, фа, ми, фа, ми, ре. Тоника, субдоминанта, доминанта, тоника. Три блатных аккорда, все квадратное, а каждый раз – до слез. Значит, дело не в квадратности, не в ней одной. «Всякая фраза, – думал Женя, – у Малера ли, у Мендельсона, содержит человеческие чувства – ярость, грусть, веселость, отчаяние. А у Баха этого нет, совсем нет, оттого и играть его трудно, почти невозможно. Все играют Баха, и на всем, и иногда неплохо, да вот – не так. Сколько ни занимайся. Слава Богу, есть Бах. Да и Гилельс».

2

Вот он и отправился на анализ музыкальной формы – как был, с Малером под мышкой. В институте и вокруг стало довольно чисто, субботник кончился, все разошлись.

Он даже не сразу ее увидел, так пуст и светел был класс – блестящие поверхности столов, доска с нотными линейками, освещенная солнцем воздушная пыль. Наташа, скрипачка, Женя знал только имя. Почему она тут? – так, договорилась ходить с пианистами.

– Ты тоже не была?

Наташа сделала неопределенный жест: как-то не уследила. А он, Женя, обычно ходит на субботники – чтобы со всеми вместе. – Да, да, понятно… А сегодня занятий не будет, зря притащились.

– Это кто, Малер? – спросила Наташа. – Какой молодой… – Она поглядела на пластинки, потом на Женю. – Что с тобой? Ты какой-то помятый, – спросила просто, как будто хорошо его знала.

Про Малера Жене очень понравилось.

– Да вот, вчера выступил… не очень, – ему вдруг захотелось ей рассказать.

– «Сыграл как смог»? – улыбнулась Наташа, и Женя вдруг подумал: «Вот где жизнь». Ладно, потом он ей все расскажет.

Она казалась младше своих лет. Недавно повзрослевшая девочка, черные красивые волосы, большие руки – Женя всегда обращал внимание на руки. Ладонь неширокая, зато пальцы очень длинные – неудобно для скрипки? – нет, ничего, вполне, только гнутся слишком, она показала.

В солнечный луч зашел преподаватель, Георгий Александрович, – надо же, субботник – он тоже не знал, улыбнулся, ушел. Какой он… изящный. Ну что, пойдем и мы? – да, конечно, Женя ее проводит.

По дороге до общежития он непрерывно болтал: старое, новое, все вперемешку, все, что могло понравиться. На Воровского вспоминал камерный концерт Берга:

– Надо со слушателей расписки брать: с характером исполняемой музыки ознакомлен, – сам смеялся и тут же принимал озабоченный вид. – Пошло-то все не по-берговски, – и качал головой. А возле «Баррикадной» принялся наставлять:

– Перед тем как играть музыку, надо понять, что в ней выражено – доброта, пошлость, благородство, желание, радость…

– А у Баха не так, – сказала Наташа. – У него все про любовь. – Объяснять не стала, помотала головой: не знаю, еще подумаю.

Не зайти ли им в какую-нибудь «Стереобульонную» – нет, она не голодна.

– Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью, – проблеял Женя, рассмеется ли? Да, получилось.

Почему она не поступала в консерваторию? Ну так, ее нынешний педагог приезжал в Ригу, она ему поиграла, понравилась – и пошла сразу в институт. А он? Он – да, провалился, двойка по специальности. «Наша задача – выявить талант и нейтрализовать его» – ты представляешь? Женя назвал имя известного музыкального деятеля. Рассказал весело, как будто не положил тогда начало своим неудачам.

– Тебе должен нравиться Хиндемит, – говорил он возле ужасных фигур, олицетворяющих первую русскую революцию, – с его бесплотными гармониями – ни съесть, ни выпить, ни поцеловать… – Испугался: когда начинал говорить, еще не знал, чем закончит.

– Мы же ничего не понимаем в гармониях, – засмеялась Наташа. – Но, вообще, да, мне всегда хотелось быть немножко сбоку. Чтобы близкие были рядом, но в другой комнате. Как ты угадал?

Спустя несколько лет интеллигентные друзья дадут почитать им переписку Пастернака с сестрой, и Женя вспомнит самый первый период своей влюбленности: девочки умнее, действительно умнее, значительнее и не влюблены, мальчики лезут на рожон, выглядят неумно и находят понимание только у девочек следующего поколения. «Ты мой милый», – грустно скажет Наташа. Женя умный, конечно, так. Еще пожалуется: «Смотрю я на Дину – Дина все время меняется, посвящает себя чему-то, кому-то – всегда полностью, а я как будто берегу часть себя, самую важную часть, для чего?»

Его интерес – от Гриши, от Гилельса, от сведения счетов с неопасными музыкальными врагами, с Валиными друзьями-туристами, от Марка и Шурочки, от вчерашней горечи, от того, кому хотел поиграть, – за несколько часов субботнего дня переместился на эту умную и спокойную девочку, чуть младше его и чуть ниже, с большими руками и ступнями. «Узнавание, припоминание, – объяснит он потом ей и себе, – это еще не любовь, но условие любви». Как в настоящем искусстве – встречаемся впервые, а уже как будто знаем, читали, слышали.

Сразу ли сказать, что любит ее? Или попробовать поцеловать?

Вышли на Хорошевское шоссе.

– Музыки в мире нет, ее создал человек, – сказал Женя. Обвел рукой уродливые дома. – Как думаешь, какая музыка застыла в этой жуткой архитектуре? – Пожала плечами. – Он хотел было запеть какую-нибудь советскую песню, но передумал – хватит уже.

Сидели на задворках общежития, говорили, даже молчали чуть-чуть. Наташа в моменты задумчивости тихо напевала – не зная, что именно. Да это же фортепианный квартет Шумана, третья часть, – точно, он его играл по камерному.

– Знаешь, как достигается трогательность? Смотри, сначала си-бемоль-мажор, – пел, – дальше отклонение в до-минор, слышишь? – потом в соль-минор. Если в мажорной музыке подчеркнуть минорные отклонения, то выйдет трогательно. – Так квартет Шумана соединился для Жени с их встречей – без времени и пространства.

– Ну я пойду? – спросила Наташа.

Женя поцеловал ее, будто на прощание, – музыканты часто целовались, некоторые даже в губы, – но Наташа поняла, довольно определенно ответила, засмеялась: а ты говоришь, ни съесть, ни выпить! – пойду, пойду! – Прижал ее к себе: у тебя глаза, если смотреть сверху и справа… – Ах, как он красноречив! – Нет, правда, у тебя глаза, как на некоторых иконах… где без младенца, уже без младенца. – Здорово! Кто милую не сравнивал с Мадонной? – Нет, серьезно. – Женя, ну что ты, меня даже не крестили. – Ее тоже. Иначе был бы соответствующий праздник.