Книга Книготорговец - Роальд Даль

— Да, сэр.

— Ты больше не понадобишься мне. Проследи, пожалуйста, чтобы меня не беспокоили.

Мистер Ботибол прошел из столовой в миниатюрный концертный зал. Взял запись Первой симфонии Бетховена, но прежде чем поставить ее, достал еще две пластинки. На той, что должна была звучать первой, — до самого концерта, была надпись „продолжительные восторженные аплодисменты“. На другой, которая должна была прозвучать после симфонии, надпись гласила: „длительные аплодисменты, крики „бис““. Поставив простое механическое приспособление на звукосниматель, мастера из радиомагазина сделали так, что первая и последняя записи — аплодисменты шли только из динамика в зале, а музыка шла из динамика, спрятанного между стульев оркестра. Расположив пластинки в правильном порядке, мистер Ботибол установил их, но граммофон включил не сразу. Вместо этого он выключил весь свет в комнате, кроме одной маленькой лампочки на дирижерском пульте, опустился на стул на сцене, закрыл глаза и отдался уже привычным приятным мыслям: великий композитор, нервный, нетерпеливый, ожидает премьеры своего последнего шедевра, собираются зрители, слышен ропот их взволнованных голосов — и так далее. Войдя в роль, он поднялся, взял свою палочку и включил граммофон.

Мощная волна аплодисментов затопила комнату. Мистер Ботибол прошел по сцене, встал за пульт, посмотрел в зал и поклонился. В темноте он мог различить только слабые контуры сидений по обе стороны центрального прохода, но лиц он не видел. Какие овации! Он повернулся лицом к оркестру. Аплодисменты позади него стихли. Заиграла следующая пластинка. Началась симфония.

На этот раз его проняло как никогда, и во время концерта он неоднократно ощущал покалывание в области солнечного сплетения. А когда подумал, что эту музыку транслируют по радио на весь мир, трепет пробежал у него вниз по позвоночнику. Но куда более волнующими были аплодисменты в конце. Слушатели рукоплескали, топали, кричали: „бис! бис! бис!“, он повернулся лицом к темному залу и степенно поклонился налево и направо. Сошел со сцены, но его вызвали снова. Он поклонился еще несколько раз, ушел, и снова его вызвали. Зал сошел с ума. Они буквально не отпускали его. Поразительные, всё сотрясающие овации.

Отдыхая потом в кресле в другой комнате, он все еще переживал свой успех. Он закрыл глаза, чтобы не спугнуть очарование. Лежал и чувствовал, что плывет. Это было поистине волшебное ощущение, и, когда он поднялся наверх, разделся и лег в постель, оно все еще не покидало его.

На следующий вечер он дирижировал Второй симфонией Бетховена или, правильнее, Ботибола, и публика точно так же сходила с ума, как и после Первой. Каждый следующий вечер он исполнял по симфонии, и по прошествии девяти вечеров отыграл все девять симфоний Бетховена. С каждым разом общее возбуждение нарастало, потому что перед каждым концертом слушатели говорили: „Ему не удастся произвести очередной шедевр. Это за пределами человеческих возможностей“.

Но ему удавалось. Все симфонии были одинаково восхитительны. Последняя, Девятая, особенно поражала, потому что здесь композитор изумил и порадовал всех, создав хоровой шедевр. Он должен был управлять и огромным хором, и оркестром, из Италии петь партию тенора прилетел Беньямино Джильи, а Энцио Пинца исполнил партию баса. По окончании симфонии публика кричала до хрипоты. Весь музыкальный мир стоя рукоплескал и терялся, не зная, каких еще чудес ждать от этого удивительного человека.

Сочинить и представить публике девять великих симфоний за столько же дней — изрядное достижение для кого угодно, и неудивительно, что оно немного вскружило голову мистеру Ботиболу. Он решил еще раз поразить публику. Он напишет много великолепных фортепьянных пьес и даст несколько сольных концертов. На следующее же утро он отправился в магазин, где продавали рояли „Бехштейн“ и „Стейнвей“. Он чувствовал себя таким свежим и бодрым, что проделал весь путь пешком, и, пока шел, напевал себе под нос небольшие фрагменты новых прекрасных мелодий для фортепьяно. Его голова была полна ими, и они множились. Ему казалось, что тысячи маленьких нот, белых и черных, сыплются в его голову через дырочку и его мозг, его удивительный музыкальный мозг сразу воспринимает их, прочитывает и расставляет в таком порядке, что они складываются в чудесные мелодии. Там были и ноктюрны, и этюды, и вальсы, и скоро, сказал он себе, он их все подарит благодарному и восхищенному миру.

Дойдя до музыкального магазина, он толкнул дверь и вошел весьма уверенно. Он очень изменился за последние дни. Нервозность оставила его, и он больше не беспокоился о том, что другие подумают о его внешности.

— Мне нужен, — сказал он продавцу, — концертный рояль, но такой, который не издавал бы звуков, когда нажимаешь на клавиши.

Продавец наклонился вперед и поднял брови.

— Это можно сделать? — спросил мистер Ботибол.

— Да, сэр, думаю, да, если пожелаете. Но позвольте спросить, зачем вам нужен этот инструмент?

— Если вам угодно знать, я собираюсь притвориться Шопеном. Буду сидеть и нажимать на клавиши. Мне это нравится.

Слова сами слетели с языка, — мистер Ботибол не знал, что заставило его это произнести. Но теперь все было позади. Он чувствовал облегчение, потому что доказал, что может вот так просто сказать, чем он занимается. Продавец может ответить: какая остроумная идея. А может промолчать. Или посоветовать лечиться.

— Ну вот, теперь вы знаете, — сказал мистер Ботибол.

Продавец громко рассмеялся.

— Отлично, сэр. Здорово. Так мне и надо, не буду задавать глупых вопросов.

Он оборвал смех и вгляделся в мистера Ботибола.

— Вы, конечно, знаете, сэр, что можно отдельно купить так называемую немую клавиатуру, специально для тренировки пальцев.

— Мне нужен концертный рояль, — ответил мистер Ботибол.

Продавец снова вскинул на него глаза.

Мистер Ботибол выбрал рояль и поспешил выйти из магазина. Он отыскал магазин граммофонных пластинок и заказал записи всех ноктюрнов, этюдов и вальсов Шопена в исполнении Артура Рубинштейна.

— Боже мой, вы сказочно проведете время!

Мистер Ботибол обернулся и увидел рядом с собой у прилавка полненькую, коротконогую, некрасивую девушку.

— Да, — ответил он, — конечно.

Обычно он не позволял себе заговаривать с женщинами в общественных местах, но эта застала его врасплох.

— Я люблю Шопена, — сказала девушка. Она держала бумажный пакет на веревочных ручках с единственной, только что купленной пластинкой. — Больше всех люблю.

После смеха продавца в музыкальном магазине приятно было слышать голос этой девушки. Мистер Ботибол хотел поговорить с ней, но не знал, с чего начать.

Та продолжала:

— Больше всего я люблю ноктюрны, они так успокаивают. Какие ваши любимые?

Мистер Ботибол ответил:

— Ну…

Девушка посмотрела на него и мило улыбнулась, помогая ему справиться со смущением.