Книга Иван Калита - Максим Ююкин

После завершения всех необходимых обрядов священник наотрез отказался отпустить княжескую чету прежде, чем она ознакомится со всеми красотами храма.

— Невелика наша храмина, но по древности и велелепию своему справедливо между славнейшими на Руси почитается, — с гордостью изрек он, остановившись напротив поблескивавших позолотой царских врат. — Многие доныне пеняют Андрею Юрьевичу, что столь дивный храм воздвиг он в сем уединенном месте, в отдалении от стогн града; я же полагаю, что в этом выборе мудрость сего князя проявилась не менее, чем в делах правления. Вообразите, что храм стоял бы в Володимере. Что он был бы рядом с высокими палатами и величавыми соборами? Так, невзрачная церквушка, и не более того. Токмо здесь, посреди лугового простора, льзя в полной мере ощутить духовную мощь, в сей храмине заключенну.

Но красноречие священника пропало даром: Михаил его уже не слушал — упоминание об Андрее Боголюбском снова навело князя на горькие раздумья: «А чем воспомнят меня, буде судил мне господь скончить свои дни такоже, яко Андрею? Я ведь не оставлю после себя такого храма, как не оставлю и Боголюбова. Что скажут потомки: был-де такой князь, препирался с братаничем о великое княженье, да и проиграл. Одно слово — неудачник». Опустил голову Михаил Ярославич, яростно заходили у него на скулах желваки.

— Ну, храни тебя бог, княже, в трудном и опасном деле твоем, — сказал священник, троекратно крестя князя на прощанье. — В храме Покрова принял ты днесь святое причастие, и да будешь ты огражден сим покровом от любого зла во все дни жизни твоей.

Притихшие, умиротворенные, проникнутые молитвенным настроением, Михаил И Анна не пошли сразу к ожидавшим их спутникам, а, выйдя из храма, уселись на склоне холма, тешась красным летним днем. Мир вокруг был полон радости и покоя. Восковая печать солнца весело и весомо скрепляла развернутый над головами княжеской четы чистый небесный свиток, по которому то там, то здесь редкими клочками было разбросано жемчужное руно пухлых завитых облаков. Внизу, словно голубая, со сверкающей проседью борода, расстелилась по плоской зеленой груди спокойная Нерль. Опершись рукой о твердую землю, приятно щекотавшую ладонь примятой прохладной травой, подобрав ноги, Анна неотрывно следила за полосатой пчелой, которая, поблескивая на солнце прозрачными крыльями, старательно карабкалась по чашечке склонившегося под ее тяжестью голубого цветка.

Князь и княгиня долго молчали; вдруг Михаил со странным, отрешенным выражением повернулся к жене-.

— А помнишь, Аннушка, как горели наши хоромы, а мы с тобой в одном исподнем выпрыгнули из окна и тем токмо и спаслись? — Княгиня молча поежилась от страшного воспоминания. — Я лишь теперь уразумел, что то было предвестье бед гораздо худших. Да, Аннушка, снова полыхает наш дом, и, боюсь, сего пламени нам также не унять, доколе не сожрет все подчистую.

— Но ведь и после пожара дом отстраивают заново, — тихо и как-то неуверенно возразила княгиня. — Главное, не отчаиваться и уповать на бога.

Михаил не отвечал.

— Возьми меня с собой, Михайло, — проговорила Анна, приникая щекой к плечу мужа и осторожно кладя ладонь на шершавую, жилистую, поросшую жесткими рыжеватыми волосками кисть его руки. — Вдвоем-то ведь любая ноша вдвое легче, а? А потом: маяться одной, не зная, что с тобою, — нечто я это вынесу?! Да ежели будет надобно, я сама брошусь в ноги к Азбяку, и пусть попробуют меня оттащить, покуда я не вымолю у него твою жизнь!

— Хорош же я буду, ежели стану прятаться за женино платье! — натужно рассмеялся князь, отвернувшись в сторону, чтобы жена не заметила его задрожавших губ; потом бережно обнял Анну и сказал как можно ласковее: — Нет, Аннушка, ворочайся-ка ты домой, молись и жди меня покойно. Ну посуди сама: что может со мною статься, когда у меня такая жена? Чтоб твоя молитва да до бога не дошла — быть того не может!

Приехав в Володимерь, Михаил сразу направился к ханскому послу Ахмылу, с пышностью расположившемуся в пустующих великокняжеских хоромах.

— Ай-ай-ай, князь Микаэл, — качая головой, произнес вальяжный, с мягкими, изящными манерами Ах-мыл, входя в гридницу, где тверской князь дожидался приема, — как неосмотрительно с твоей стороны, что ты не исполнил повеления великого владыки — да живет он вечно! — тотчас. Своим промедлением ты сильно навредил себе. Будь уверен, что каждый день задержки твои враги сполна использовали для того, чтобы убедить великого хакана в твоей виновности. Мой тебе совет: не теряй более ни одного дня, тем более что теперь тебе предстоит проделать гораздо более длинный путь, чем это могло быть раньше: на лето солнцеликий со всей ордой покидает Сарай и направляется к устью Дона, где до наступления осенних холодов тешит себя соколиной охотой в привольных степях. — Ахмыл на миг мечтательно зажмурился. — Но как раз это может оказаться для тебя полезным: в эти счастливые дни, наполненные радостью и негой, благороднейший хакан обычно особенно милостив и снисходителен. Но не обольщайся слишком сильно: положение у тебя очень и очень тревожное. Ты совершил большую ошибку, не позаботившись должным образом о жизни хатуни Кончаки.

Когда Михаил передал слова Ахмыла сыновьям и боярам, те крепко встревожились.

— Может, в таком разе ты бы, княже, того... не ездил бы, коли дело так-то оборачивается? — робко предложил боярин Явил Волошевич. — Жизнь-то у каждого одна, будь ты хоть князь, хоть смерд распоследний; нечто можно ее зазря губить? Свет велик, княже, сыщется в нем и для тебя уголок, где поганые до тебя не доберутся.

— В самом деле, отче, — поддержал его Дмитрий, — зачем тебе ехать? Лучше, не теряя времени, рать собирать. Татары авось не из камня сделаны: били мы их под Бортеневом, побьем и еще, аче придут.

Ответ князя поверг всех в уныние.

— Это ты верно, Явиле, молвил, — голос Михаила звучал спокойно, однако его нахмурившиеся брови свидетельствовали о зарождающемся гневе. — И князю и смерду жизнь один раз дается. Отчего же ты мыслишь, что, когда татарская рать придет на Тверскую землю, тысячи смердов расстанутся с нею охотнее, чем сделаю это я, князь? Как мог ты помыслить, что я стану спасать свой живот ценою животов многих и многих тверичей, буде они и согласятся пожертвовать собой ради своего князя! А от тебя, сынок, — обратился он к Дмитрию, — мне и вовсе дивно такие речи слышать. Али запамятовал ты, что брат твой молодший сейчас в руках Азбяка, яко порука моей чести? Хочешь Константина, отрока несмысленного, ответчиком за отца сделать?

Княжич пристыженно опустил голову, не зная, что сказать.

3

Не успел Михаил проделать и половину пути, как вездесущие соглядатаи уже донесли Кавгадыю о том, что тверской князь наконец-то решился вверить свою судьбу ханской воле. Это известие не на шутку встревожило сарайского царедворца. Сколько сил затратил он на то, чтобы убедить Узбека, что Михаил никогда, не осмелится предстать перед великим ханом, ибо знает, что за совершенные им преступления его не может ждать ничего, кроме смерти! Надо сказать, до сих пор поведение Михаила как нельзя лучше подтверждало справедливость этих слов. И вот на тебе! Зная, что Узбек не питает предубеждения к тверскому князю и склонен разобраться в его деле в соответствии с духом истины, Кавгадый почти не сомневался, что Михаил сможет без труда оправдаться и вернется в Тверь победителем. Какая судьба ждет в этом случае самого Кавгадыя? Ведь тогда для хана станет очевидным, что человек, облеченный его доверием, вольно или невольно вводил своего повелителя в заблуждение, а такому вельможе не место у подножия трона. Даже если голова уцелеет, печальные перемены в его положении при дворе в этом случае неизбежны. Нет, нельзя допустить, чтобы Михаил Тверской добрался до ханской ставки! Снедаемый страхом и беспокойством, Кавгадый позвал к себе одного из своих сотников, казавшегося ему наиболее смелым и толковым.