Книга Реставрация - Роуз Тремейн

Король разрезает жабье брюшко, оттягивает и накалывает светлую кожицу.

— Сейчас мы увидим, как блестят ее кишочки, — говорит он, делая первый надрез.

Как король ни аккуратен, но внутренности вываливаются довольно беспорядочно. Годы спустя в моих ушах вновь слышится ворчание Фабрициуса: «Смотри, Меривел, не запутайся в кишках! Ты не Лаокоон!»[40]

— Ну вот, — говорит король. — Видишь, какой цвет?

Я смотрю на внутренности жабы и вижу на нежных кольцах серебристо-зеленоватый налет. Меня охватывает непонятная рассеянность: слово «цвет» напоминает о моих попытках освоить живопись, а также об экзальтации, в какой я тогда пребывал, и, сам того не желая, я рассказываю королю о желании рисовать, схватить суть людей и природы «прежде, чем они исчезнут или изменятся, потому что, сир, все на свете — во всяком случае мне так кажется — находится в состоянии постоянного изменения, даже неодушевленные предметы — на них может по-разному падать свет, да и сам наш глаз сегодня может иначе воспринимать то, что видел вчера…»

Я болтаю без умолку, король же молчит, продолжая методично, неспешно работать, и вот уже перед нами — жабье сердце, легкие, селезенка, дыхательное горло, спермий. Я рассказываю, как нарисовал парк — картину, вызвавшую глубокое отвращение у Финна, я пытаюсь ее описать, но мой голос почему-то слышится со стороны, словно принадлежит не мне, а той одержимой, о какой рассказывал Пирс, и говорю я не столько о самой картине, сколько о том, что побудило меня заняться рисованием, о страхе, что король бросил меня, разлюбил и не нуждается в моем обществе. «Я был вашим шутом, — слышу я свое рыдание, — и пусть управление страной требует серьезности, но не говорите мне, что королю не нужна разрядка в виде смеха!»

Я снова рыдаю. Слезы струятся по моему лицу, капая на жабу, на поднос. Внезапно, почувствовав невыносимую усталость, я падаю.

Перед моими глазами двигаются руки короля, он откладывает инструменты. Потом берет салфетку, вытирает с пальцев кровь и ошметки ткани. Тут я перестаю его видеть. Не знаю, что случилось, но я продолжаю слышать свой голос, я думаю, что говорю с королем, однако его уже нет рядом, он где-то в темном углу лаборатории, ходит, как обычно, взад-вперед — беспокойный, высокий, не знающий ни минуты покоя… но его нет и там. Я здесь один. Он вышел на солнечный свет, а я лежу в темноте под дубовой скамьей. Я умираю.

Меня будит старик в балахоне аптекаря. Горло мое горит, оно пересохло. Старик это знает и подносит к моим губам мензурку с водой. Вода прохладная, вкусная.

Мне приносят еду. Я сижу за маленьким столиком. Съедаю немного хлеба. Слуга в ливрее приносит письмо для меня.

Я в Саду Врачевания. Надо мной яркое небо. Я распечатываю письмо.

Бедняга Меривел (говорится в письме), я не предупредил тебя об одной вещи: Королевские капли заставляют людей выбалтывать секреты. Однако ты не открыл мне ничего нового. Я и так все прочитал на твоем лице. Будь осторожен: любовь не должна перерождаться в болезнь. Желаю удачи в деле с Селией. Я даю ей два месяца на то, чтобы она раскаялась в том, что Нас расстроила. После этого она, если достигнет нужного смирения, мажет вернуться в Кью, и там Мы навестим ее.

Подписал

король Карл.

Я смотрю в сторону солнечных часов. Мне хочется сказать королю: позвольте навестить вас еще раз. Позвольте прийти теперь, когда мне все известно о Королевских каплях. Но короля там уже нет.

Глава седьмая

Вода

В Уайтхолле я не задержался.

Хотя многие придворные, в чьих покоях я когда-то играл в карты, фанты или музицировал, тепло меня встретили, я не стремился к их обществу. Голова моя раскалывалась от боли, а мысли больше походили на бред сумасшедшего. Я хотел только одного — поскорее лечь в постель, пусть даже не спать, но хотя бы дать отдохнуть воспаленному мозгу. Так случилось, что я расположился в той самой комнате, где моя нерадивость послужила к выздоровлению Лу-Лу, надел чистый ночной колпак, лег на мягкие подушки и стал слушать величественный оркестр реки.

Обеденное время застало меня в таверне «Нога», я выпил там изрядное количество пива, стремясь залить пламя в желудке, после чего меня сморил сон, и я проспал часок на жесткой скамье. Проснулся я голодным, и мне тотчас принесли весьма необычный обед — пирог с начинкой из скворцов и свиную ногу с маринованными маслинами. «Темное мясо скворцов с его пикантным вкусом исцеляет от хандры», — сказала прислуживавшая мне хорошенькая служанка. И она оказалась права: после обеда мысли мои прояснились. Возможно, помогли скворцы, а может, притупилось действие Королевских капель.

Когда я вышел из таверны, улицу заливал дивный свет зимнего солнца. Надо сказать, что я очень чуток к переменам погоды. Когда в Норфолке дуют ветры, я иногда чувствую, что моя психика дает сбой. Но тут пирог со скворцами и солнечный день вернули мне хорошее настроение. Я решил пойти к Рози Пьерпойнт. Скудного жалования мужа-паромщика не хватало, и потому Рози в 1661 году стала брать стирку на дом, там я и надеялся ее застать среди утюгов для гофрировки, баков, где крахмалилось белье, у ее огромной, топившейся углем печи. Может, уговорю ее позволить пощупать ее «штучку», если же откажет, то хотя бы полюбуюсь закатом из окна, а ее попрошу постирать мою рубашку и оттереть жирные пятна на карманах.

Рози я застал дома, она трудилась не покладая рук. В прачечной стоял такой сильный жар, что Рози работала в одном корсаже, ее пухлые плечи увлажнились и порозовели, — розовый цвет тела был так красив, что мне страстно захотелось перенести его на холст, нисколько не исказив. Я подошел к Рози, она поставила утюг на плиту, и мы радостно обнялись; все это время перед моими глазами стоял херувим — я видел его на очень известной картине, — он был такой же розовый, однако интересно, где ему в его ангельском обличье удалось так распариться?

То, что последовало, было так сладостно, так восхитительно, что напомнило мне одну истину: на свете ничто не сравнится со встречей разлученных любовников. К легкости общения, порожденной «актом забвения», добавляется бальзам из приятных воспоминаний. Сознание отторгает существование смерти, тело же приводит в восторг возвращение в прошлое. Думаю, не будет преувеличением сказать, что такие встречи являются и «актами забвения» и «актами воспоминаний». Я оставался у Рози до захода солнца. Мы лежали на скомканной куче из несвежих простыней, рубашек, нижних юбок, кружевных воротничков, скатертей и на этом грязном белье творили праздник; думаю, именно о таком празднике плоти я буду грезить в старости, лежа один в чистой постели. Наконец мы встали. Рози зажгла две свечи, при их свете она будет гладить, пока не вернется домой Пьерпойнт и они не сядут за ужин из рыбы, устриц, хлеба и пива.

Я же проделал путь до причала Гайд-Ворф, там нанял лодку, попросив гребца отвезти меня в Кью.