Книга Последние капли вина - Мэри Рено

Однако, оказавшись на Улице Гермщиков, я увидел там единственного на свете человека, с которым мне было приятно встретиться в этот день. Он беседовал с кем-то и, не желая прерывать его, я натянул поводья чуть поодаль.

Второго мужа я не знал. Сократ завязал разговор с каким-то простым гражданином, как часто делал; я сразу увидел, что этот человек уже начинает горячиться. Пока Сократ задавал людям вопросы об их ремесле, все было в порядке, ибо он очень внимательно выслушивал то, что ему рассказывали; и если под конец он показывал им какое-то более широкое приложение их собственных познаний, то делал это умело, давая им возможность думать, что это они сами научили его чему-то. Но временами попадались такие люди, которым не нравилось, когда их принуждают думать своей головой, и тогда дело оборачивалось плохо.

Этот человек походил на скульптора самого низкого пошиба - такие устраиваются изготовлять гермы; мужик со здоровенными ладонями, покрытыми каменной пылью, свидетельством его занятий; а беседа их уже дошла до такой точки, что больше походила не на отвлеченный спор, а на ссору, какую можно услышать во дворе каменщика. Может, Сократ решил слегка оживить воспоминания юности. У меня на глазах тот человек бросился на него с яростным воплем, ухватил за волосы и принялся трясти. Я ударил Феникса пятками, и он ринулся вперед, да так, что все на улице шарахнулись в разные стороны. Несясь туда, я не видел, чтобы Сократ особенно оборонялся - он все еще пытался что-то втолковывать. Я подлетел к ним и крикнул незнакомцу: "Отпусти его!", а Феникс, услышав мой сердитый крик, взвился на дыбы по собственной воле и копытами ударил того человека в голову, как мой отец учил его делать в бою. Меня это совершенно захватило врасплох, но я сумел удержаться у коня на спине и, дернув за повод, отвести его от Сократа. Незнакомец же, о котором мне некогда было подумать, удрал.

Кое-как успокоив Феникса, я спрыгнул на землю. Сократ шагнул в сторону, отходя с пути лошади, и мне показалось, что он шатается. Я быстро обхватил его руками, спрашивая, не ранен ли он. Но его тело было твердым как камень, и я почувствовал себя дураком.

– Мальчик мой, - сказал он, подмигнув мне, - ты что ж это делаешь с моей репутацией? Одно дело - дать вырвать себе волосы ради разумной причины; но завтра все обернется совсем по-другому, когда каждый начнет говорить: "Поглядите на этого старого мерзавца, который перещеголял всех соперников, специально наняв забияку, чтобы тот напал на него, и стал теперь единственным мужем в Городе, который может заявлять, что прекрасный Алексий обнимал его прямо на улице".

– Если бы это было правдой! - воскликнул я со смехом. - Жестоко, Сократ, высмеивать меня с таким удовольствием!

Необычность нашей встречи словно сняла с меня всю робость. Я спросил, что заставило этого человека наброситься на него.

– Он поддерживал распространенное среди многих мнение, что египтяне варвары, поскольку поклоняются в качестве богов зверям и птицам. Я заметил, что нам надо вначале поинтересоваться, действительно ли они так делают. В ходе разговора он вынужден был признать, что поклоняться человекоподобному изображению, действительно веря, что бог напоминает собой человека, - это более нечестиво, чем поклоняться божественной мудрости в облике ястреба. В этом месте он и рассердился; можно подумать, он выгадал бы что-то, считая каждого египтянина большим варваром, чем он сам.

– У тебя кровь течет из головы, - вставил я и вытер ее уголком своего гиматия.

Тут мне попался на глаза знакомый по обличью сына некоего метека, и я дал ему монетку, чтобы отвел Феникса к нам домой, ибо люди уже начали собираться поглазеть на него, как обычно бывает, когда ведешь по Городу хорошую лошадь.

– А теперь, Сократ, - твердо заявил я, - я пойду с тобой, куда бы ты ни шел, ибо как ты сможешь меня прогнать после того, что произошло между нами? Весь город станет осуждать твое непостоянство.

И я глянул на него искоса, как сделал бы Агафон.

Он ничего не ответил, но, когда мы уже шли по улице, я заметил, что он усмехается в бороду. Наконец он проговорил:

– Только не думай, дорогой Алексий, что я смеюсь из безрассудной храбрости, словно человек, беззаботно относящийся к опасности. Нет, просто я подумал: кто сейчас узнает в этом великолепном красавце, который навлекает на меня со всех сторон взоры, полные зависти и ненависти, кто узнает в нем робкого мальчишку, что стоял сзади и прятался к кому-нибудь за спину, как только возникала угроза, что с ним заговорят?

– С тобой, Сократ, - отвечал я, перестав смеяться, - я всегда чувствую себя все тем же мальчишкой.

Он взглянул на меня.

– Что ж, я тебе верю. Потому что тебя что-то тревожит; а когда приходит пора выложить все начистоту, вся эта очаровательная смелость оказывается не глубже кожи. Или, может, это дело любовное? Естественно, в таком случае новичок вроде меня вряд ли сумеет тебе помочь.

– Ты ведь знаешь, будь это так, я бы стучался к тебе в двери еще до рассвета, как все остальные. Но это всего лишь история с поклонником, и ты можешь назвать меня холодным, как называл раньше, и выгнать вон, не дав даже случая доказать, холоден я или нет.

Я слышал, как Калликл говорил с ним подобным образом и это его забавляло.

– А этот поклонник, - поинтересовался он, - случаем не Полимед? Вы с ним что, разлюбили друг друга?

– Разлюбили?! - вскричал я. - Да я с ним двух слов не сказал! Не можешь же ты предполагать, Сократ…

– Естественно, в подобных случаях всегда найдутся неумные люди, которые скажут, что поклонник никогда не зашел бы так далеко без поощрения с твоей стороны, даже если не получил желаемой награды. Но я вижу, к тебе несправедливы.

Меня все это так обидело, что я потерял голову и заявил, мол, я сыт всеми этими делами по горло и уже подумывал удрать из дому и из Города вообще, если бы мог присоединиться к нашему войску на Сицилии.

– Держись, друг мой, - отвечал Сократ. - Будь таким, каким тебе хочется выглядеть; это - лучший щит человека против злых языков. Успокойся и расскажи мне, что именно тревожит тебя.

Когда я все выложил, он проговорил:

– Я вижу, что был не прав, когда позволил тебе отправить лошадь домой, ибо могу представить, как не терпится тебе попросить у какого-нибудь друга совета и помощи… например, у Хармида?

Я с негодованием отверг такое предположение - может быть, со слишком горячим негодованием. То, что я не собирался идти к Хармиду, было правдой; но все-таки я, пока ехал по городу, начал уже подумывать примерно так: "Я не хотел бы просить его помощи и быть ему обязанным; но когда я докажу, что могу сам о себе позаботиться, невредно было бы показаться в его обществе разок-другой". Однако Сократу я сказал иначе:

– Хармид как раз такого случая и дожидается. Если это и есть любовь и нормальное поведение влюбленных, так дай мне лучше врага в бою.

Я говорил сердито, потому что у меня было тяжко на сердце. Правду сказать, я входил в тот возраст, когда человек жаждет любви и имеет свои собственные представления о том, какой она должна быть; а я уже начинал терять веру, что смогу найти где-нибудь то, чего ищу.