Книга Последняя любовь - Исаак Башевис Зингер

Он построил все: Святая Святых, внутренний двор, внешний двор, возвышение, менору, ковчег. Когда жители Радожицы прослышали о том, что происходит, они прибежали посмотреть и повосхищаться. На столе стоял Святой Храм, единственным неудобством было то, что его нельзя было двигать, от этого он бы рассыпался. Когда новость дошла до раввина, он тоже пришел к Лейбу, да еще привел с собой нескольких учеников иешивы. Они были потрясены. Лейб Белкес сделал из спичек Святой Храм, в точности соответствующий талмудическому описанию.

Да, но как известно, люди завистливы и не склонны радоваться чужим успехам. Жена Лейба начала ворчать, что ей некуда ставить тарелки. Пожарные стали проявлять повышенное беспокойство за безопасность местечка. Пошли угрозы, жалобы, и, когда однажды Лейб вернулся с работы, стол был пуст. Жена клялась, что приходили пожарные, пожарные кивали на жену.

Лейб Белкес впал в меланхолию. Он по-прежнему занимался торговлей, но его дела шли все хуже и хуже. Теперь он в основном сидел дома и читал книги об Израиле. В доме учения он надоедал и преподавателям, и ученикам, расспрашивая их о приходе Мессии: «Как это будет? Одно огромное облако перенесет на Святую Землю всех евреев сразу или облако поменьше будет опускаться на каждый город в отдельности?», «Мертвые воскреснут сразу или им придется ждать сорок лет?», «Нужно будет пахать землю и собирать плоды в садах или все будут питаться манной небесной?». В общем, людям было над чем посмеяться.

Однажды поздно вечером жена Лейба попросила его закрыть ставни. Лейб вышел на улицу и исчез. Мнения жителей Радожицы разделились. Одни говорили, что его похитили демоны, другие — что он не выдержал бесконечных попреков жены и сбежал от нее к своим родственникам на другой берег Вислы. Но кто же убежит ночью без пальто и хотя бы маленького узелка с вещами? Если бы пропал какой-нибудь богач, его бы стала разыскивать полиция. Но когда пропадает малоимущий, что ж, на одного бедняка в местечке меньше! Жена Лейба — ее звали Шпринца — осталась без кормильца. Она немного зарабатывала тем, что по четвергам замешивала тесто в богатых домах. Да еще дочери ей помогали после того, как вышли замуж.

Прошло пять лет. Однажды в пятницу, когда Шпринца готовила субботний обед, открылась дверь и в дом вошел босой человек с длинной седой бородой. Его одежда была в дорожной пыли Шпринца подумала, что это нищий. Вдруг он сказал: «Я был в Святой Земле, дай мне чернослива».

В поселке началось что-то невообразимое. Лейба отвели к раввину. Тот стал его расспрашивать и выяснил, что Лейб пешком добрался до Святой Земли.

— Пешком? — переспросил Леви-Ицхак.

— Да, пешком, — подтвердил Залман.

— Но ведь, чтобы попасть в Святую Землю, нужно плыть на корабле!

Меир-Евнух обхватил пальцами свой голый подбородок и сказал:

— А может, он все наврал?

— Он принес письма от тамошних раввинов и мешок земли, которую собственноручно накопал на Масличной горе, — отозвался Залман. — Когда кто-нибудь умирал, он клал горсть земли покойнику под голову. Я помню эту землю — она была белой, как крошеный мел.

— Сколько времени заняла у него дорога? — спросил Леви-Ицхак.

— Два года. Обратно он плыл на корабле. Раввин спросил его: «Как ты смог решиться на такое?» А он ответил: «Я так этого хотел, что просто не вытерпел. В ту ночь, когда я вышел во двор закрыть ставни, я увидел луну, бегущую сквозь облака. И побежал за ней. Я бежал, пока не достиг Варшавы. Там добрые люди показали мне, куда идти Я шел по полям и лесам, горам и пустыням, пока не пришел в землю Израиля».

— Как его только не загрызли дикие звери?! — не то спросил, не то воскликнул Леви-Ицхак.

— Сказано, что Бог хранит простецов, — отозвался Меир-Евнух.

Все трое помолчали. Леви-Ицхак снял с носа очки с синими стеклами и начал протирать их своим кушаком. Один глаз его закрывало бельмо. Глаз был молочно-белого цвета и ничего не видел. Леви-Ицхак был обладателем трости, некогда принадлежавшей козиницкому проповеднику. Леви-Ицхак не расставался с ней никогда, даже в Шаббат. Он хромал, а опираться на костыли не запрещается. Некоторое время он сидел, утвердив подбородок на набалдашнике трости. Потом выпрямился и произнес:

— Да, упорство — великая вещь. У нас в Красностае жил портной Йонатан. Причем он был не мужским, а дамским портным. Как правило, дамские портные — люди легкомысленные. Когда шьешь женщине, нужно ее обмерять, а дни примерок могут попасть на ее нечистые дни, да и вообще, нехорошо дотрагиваться до женщины, особенно замужней. Впрочем, без портных, конечно, тоже не обойдешься! Не могут же все всё делать сами. Этот Йонатан был человеком неученым, но богобоязненным. Он любил еврейство. В Шаббат он всегда читал Библию на идише вместе со своей женой Беллой-Ентой. Когда в местечко приходил книготорговец, Йонатан покупал у него все книги на идише. В Красностае было два общества: псалмопевцев и изучающих Мишну. Йонатан состоял в обоих. Правда, он только слушал, а сам выступать боялся, потому что, стоило ему произнести какое-нибудь слово на иврите, он так его коверкал, что все начинали хохотать. Он как будто и сейчас стоит у меня перед глазами: высокий, худой, все лицо в оспинах. Его глаза прямо светились добротой. Говорили, что такого хорошего портного и в Люблине не сыщешь. Что бы он ни шил: платье или плащ, — все всегда сидело как влитое. У него было три незамужних дочери. В детстве я часто его видел, так как дружил с его учеником сиротой Гетцелем. Мастера обычно плохо обращались с мальчишками: били их, держали впроголодь. Вместо того чтобы обучать ремеслу, заставляли баюкать младенцев или выносить помои, лишь бы они так ничему и не выучились и не нужно было бы платить им зарплату. А Йонатан честно обучал сироту портняжному ремеслу и, как только Гетцель научился пришивать пуговицы и делать петли, положил ему жалованье четыре рубля в год. До того как пойти в ученики к портному, Гетцель посещал иешиву, и Йонатан засыпал его самыми невероятными вопросами: «Как звали мать Ога, царя Васанского?», или «А мух Ной тоже взял с собой в ковчег?», или «Сколько километров между раем и адом?». Ему все хотелось знать.

Вот теперь слушайте. Как известно, на Симхат-Тора свитки Торы первыми несут люди образованные и небедные, а уж потом простые и с малым достатком. Так уж повелось на свете! Но главный раввин нашей синагоги не был местным и лично знал немногих. Поэтому ему дали список, в котором все имена стояли в нужном порядке. А в местечке жил еще один Йонатан, ученый и богач. Так вот, раввин по ошибке первым вызвал портного. В синагоге начали хихикать и перешептываться. Когда Йонатан услышал, что его вызывают вместе со старейшинами, он ушам своим не поверил. Он, конечно, понял, что произошла ошибка, но, если тебя вызывают нести Тору, отказываться нельзя! Рабочие и подмастерья, молившиеся у западной стены, начали с хохотом беззлобно пихать и щипать Йонатана. Правительство еще не установило монополию на продажу спиртного, и водка в те времена стоила дешевле борща. В каждом более или менее приличном доме стоял бочонок с водкой, возле которого лежали соломинки и висел кусок бараньей грудинки на закуску. На Симхат-Тора люди позволяли себе выпить перед тем, как идти в синагогу, и почти все были навеселе. Йонатан вышел вперед и получил свиток Торы. Все молчали, и только один человек, ростовщик реб Зекеле, воскликнул: «Возможно ли, чтобы невежда нес Тору первым?!» — и возвратил свой свиток служке. Нести Тору вместе с портным Йонатаном было ниже его достоинства.