Книга Валтасар. Падение Вавилона - Михаил Ишков

Караул ставил и сменял сам Рахим или тот, кому он на время своего отсутствия доверял охрану царя. Амель, по-видимому, решил лишить чести «коварную мидянку». Что ж, это было на руку! Если бы еще и в подсобных помещениях было поменьше народу.

Новые открытия ждали Луринду, когда она и ее спутники поднялась на первую террасу. Удивительно, но испытанное внизу ощущение необычности, невозможности подобного произрастания пальм и других древесных растений, здесь сразу растаяло. Каждый гость, ступавший на извилистые аллеи более высоких террас, вдруг испытывал чувство странного одиночества. Ему внезапно начинало мерещиться, что он был единственным счастливцем, оказавшимся в этом волшебном месте.

Добравшись до укрытой в кустах тамариска лестницы, они поднялись на второй, расположенный по правую руку от ворот ярус. Теперь, если направиться в дальний конец, примыкавший к крепостной стене, можно выйти к удивительному фонтану, в котором создатель садов Бел-Ибни высказал всю меру тоски и отчаяния, которые одолели его в последние годы жизни после смерти утехи преклонных лет, красавицы хеттянки. Разъяренная толпа побила камнями наложницу первого визиря, когда рабы в сопровождении телохранителей проносили ее в паланкине мимо храма Иштар Агадеской. Хеттянка посмела оскорбить верующих, громко объявив, что священные белые голуби, любимцы грозной супруги Мардука, которых собравшиеся жрецы и паломники после торжественной церемонии поклонения богине и обильного жертвоприношения, выпускали в полет — оказывается, разносят проказу. Граждане разоружили телохранителей, выволокли женщину на площадь и обрушили на нее град камней. Следом Рахиму-Подставь спину припомнился неистовый и простоватый Иеремия, шурин Иддину, его, шурина, первая любовь Нана-бел-уцри… Сколько их было дорогих его печени людей! О каждом следовало вспомнить, а после посещения садов положить к ногам истуканов головки чеснока и лука, выделить им по горстке каши.

Ноги сами понесли его сторону памятного фонтана.

Тайну своей печали умник Бел-Ибни схоронил в просторном гроте, врезанном в подножие третьей, самой высокой террасы. Место здесь было тихое, уединенное, только звон струй и плеск воды шепотком доносился до гостей. Когда же они, все четверо, вошли под своды из белого камня, замерли и эти звуки.

Родились другие…

Рахим молча указал молодым людям на две каменные скамьи, приделанные к боковым стенам пещеры. Те молча сели, повернулись в сторону торцевой стены. Она представляла собой вырезанную в виде стреловидной арки монолитную плиту из серого, местами уже покрывшегося темным налетом мрамора. В верхней части располагалось широкое, в три мужские ладони, вырезанное в форме половинки цветка лотоса корытце. Вода в него стекала из маленького отверстия в плите по искусно вырезанным бороздкам, пронзительно напоминавшим распущенные женские волосы. Отсюда, просачиваясь через щели между лепестками, влага неспешно по нескольким направлениям капала в три еще ниже расположенных каменных цветка. Затем еще ниже, из одного в три, а из левого, напоминавшего половинку распустившейся крупной розы — в четыре. Один из вазонов напоминал открытое человеческое око, вода застревала здесь в ресницах; другие являлись точной копией удивительных раковин, которыми порой одаривает море.

Цветов, раковин, сложенных человеческих ладоней на плите было не так много, и в каждом из корытцев вода на мгновение застаивалась, потом неудержимо, каплей обрывалась вниз. Звон падающей воды был тих, мелодичен, несминаем, и в этом хоровом шепотке скоро отчетливо выделилась одна тягучая, томительная мелодия. О ком напевала вода? Об Амтиду, безвременно ушедшей к судьбе? Или о несравненной хеттянской принцессе, взятой на меч в захваченном Каркемише и подаренной Навуходоносором учителю и наставнику Бел-Ибни? А может, каждый, кому довелось забрести сюда, услышав капель, выпевал сердцем свою песню о своих ушедших к судьбе? О бесценных утратах, печаливших дшу?

Кто мог дать ответ?

Навуходоносор простил старику эту дерзость, однако настоял, чтобы на одном из боковых пилястров, на которые опиралась арка, была нанесена клинопись-посвящение. Старик Бел-Ибни не спорил, кивнул и тут же приказал выбить составленный под приглядом царя текст. При этом многозначительно вздохнул. Царь мгновенно впал в ярость, редко когда гнев овладевал им с такой силой. Он принялся кричать на старика, будто тот считает его за придурка, будто Навуходоносор не понимает, по ком этот плач и что означают эти вздохи. Принялся упрекать учителя в дерзости и упрямстве, на что старик спокойно ответил, что упрямству в этом случае поддался сам великий царь, позволивший себе с помощью простодушного указания-надписи спорить с вечностью. Это хуже, чем святотатство, чем вызов Создателю, добавил старик, — это глупость. Царь царей, услышав эти слова, зарыдал. Рахим, присутствовавший при этой недостойной сцене, опустил голову. Всхлипы продолжались недолго, скоро наступила тишина, и наконец успокоившийся Навуходоносор махнул рукой.

— Ступай, старик, — сказал он, потом добавил уже поклонившемуся и отступающемуся к порогу Бел-Ибни. — Надпись прикажи выбить.

…Голос Луринду отвлек его от воспоминаний.

— Супруге царя, верной и богоравной Амтиду, посвящается этот фонтан слез, — выговорила девица. Затем, водя, пальчиком по покрывшемуся темным налетом мрамору, продолжила. — Здесь живет ее дух. Здесь великим Ахурамаздой ей позволено вечно встречаться со своим супругом.

Девушка сделала паузу, потом с детской простотой, тонким голосочком спросила Рахима.

— Дед, они встретились? Там, на небесах?

Старик пожал плечами, глянул в сторону Нур-Сина. Тот удивленно смотрел на девушку — та, заметив его взгляд, опустила глаза, но уже без прежней робости. Потом неожиданно вскинула голову и с некоторым даже вызовом, тоже взглядом, ответила жениху.

— Она у нас и по-арамейски читает, — похвалился Хашдайя.

— Это радует, — откликнулся Нур-Син и обратился прямо к Луринду. Почему вы решили, что они должны встретиться на небесах, а не в подземном мире Эрешкигаль?

— Так сказано в древнем пергаменте, который хранится у дедушки, ответила Луринду.

— Какие же еще пергаменты и таблички вы читали? — обратился он к Луринду. — Что вам больше всего понравилось?

— Мне по сердцу пришелся рассказ «К стране безысходной».

— А-а, это тот, в котором повествуется о сошествии Иштар в подземный мир, чтобы спасти от смерти и вывести в верхний мир своего супруга Таммуза?

Луринду кивнула.

Разговор раскрепостился, и девушка спросила у деда, есть ли здесь сосуд печали, который связан с именем еврейского старца Иеремии, напророчившего падение Урсалимму.

Брови у Нур-Сина полезли вверх.

— Ваши знания впечатляют, — признался он. — Мой учитель Бел-Ибни много рассказывал мне о нем. Говорят, он пропал в Египте?

Рахим кивнул и указал на простенькое корытце, вырезанное из мрамора и напоминающее пальмовую ветвь. Влаги там уже было с верхом, и вдруг она перелилась через край. Глядя на редкую, долго набиравшую силу капельку, на ее ровный, как бы замедленный полет, на уверенное шлепанье о каменный пол, где за эти годы уже заметно подрос янтарного цвета, твердый бугорок, Рахим в который раз спросил себя — как вода могла родить камень? Неужели в этой прозрачной, безвкусной, мягчайшей жидкости, словно в пивном сусле, зародышами бродят твердость и сила, как бродили они в словах Иеремии. Может, эту незримую способность рождать камень пророк Иеремия и уману Бел-Ибни и называли истиной?