Книга Военный Петербург эпохи Николая I - Станислав Малышев

Другой случай показывает, что за любимого государя русские солдаты готовы были пойти не только в огонь, но и в воду. В июле 1840 года на смотре гвардейской бригады на Марсовом поле Николай I внезапно остановил карабинерную роту Л.-гв. Финляндского полка. Участник смотра, офицер-финляндец Николай Степанович Ганецкий, вспоминал: «Государь сам скомандовал роте поворот к Лебяжьей канавке, вдоль которой проходила колонна церемониальным маршем, и, когда рота повернулась к ней и к Летнему саду лицом, раздалась команда государя „ура“. И вот рота, затянутая в новенькие мундиры, белые летние панталоны, только что вычищенные, одетая во все самое новое, с блестящей амуницией, по команду верховного вождя своего, с криком „ура“ — бросилась в Лебяжью канавку, наполненную тогда водою выше пояса, преодолела ее, и очутилась в Летнем саду, где и была остановлена. При тогдашней красоте формы, при исполнительности в точности команды, при криках „ура“ бегущей через высокую воду роты, вид ее производил, вероятно, очень сильное впечатление, особенно на иностранцев. Зная это, император, сзади которого была большая свита, иностранные послы и сопровождавшие их лица, показал перед иностранцами дисциплину своей гвардии».[50]

Народная любовь к Николаю Павловичу доходила до того, что тот или иной простолюдин из глубинки проделывал сотни верст на попутных телегах или пешком, чтобы добраться до Петербурга и посмотреть на императора. Не подать какое-либо прошение, не пожаловаться на кого-то, а просто посмотреть на «царя-батюшку», «отца», и если повезет, услышать его голос — это составляло наивысшее счастье. Некоторые случаи и их герои подробно описаны очевидцами этих встреч, а сколько подобных русских людей из разных губерний не вошли в историю!

Офицер-преображенец Г.П. Самсонов, стоявший в карауле у Зимнего дворца, приводит характерный случай проявления любви простого народа к Николаю I: «Государь император часто приезжал из театра на простом извозчике, и раз я был свидетелем случая, когда недоумевающему вознице вынесли 25-рублевую ассигнацию, сказав, что он привез государя. Услышав это, изумленный извозчик начал целовать свою лошаденку, спрашивая ее, знает ли она, кого привезла».[51]

Николаевское царствование стало золотым веком русской культуры. Литература, живопись, скульптура, архитектура, музыка, точные и общественные науки процветали при этом государе. Николай I как император, как личность, заслужил высокую оценку самого гениального человека России — Александра Сергеевича Пушкина.

Всем известны стихи Пушкина, в которых поэт не жалеет жестоких слов для Александра I, — например, такие строки:

Властитель слабый и лукавый,

Плешивый щеголь, враг труда,

Нечаянно пригретый славой,

Над нами царствовал тогда.[52]

Или:

Воспитанный под барабаном,

Наш царь лихим был капитаном,

Под Австерлицем он бежал,

В двенадцатом году дрожал.

Зато фрунтовый был профессор,

Но фрунт герою надоел.

Теперь коллежский он асессор

По части иностранных дел.[53]

Такие обличения, в сочетании с поверхностно изученной биографией поэта, подогнанной под советские идеологические рамки, долгое время создавали образ «тираноборца» Пушкина, певца свободы, друга декабристов, почти революционера, который всю жизнь страдал от царского гнета, пока Николай I не уничтожил его руками Дантеса. В действительности же все эти стихи касались не монархии в целом, а лично Александра I. Старинный дворянский род Пушкиных всегда славился верностью и преданностью царям. Александр I, получивший трон ценой предательства своего царя и отца, Павла Петровича, давший согласие на его убийство, не вызывал у Пушкина теплых чувств.

А.С. Пушкин. Рис. П.А.Челищева. 1830-е гг.

Но к Николаю I Пушкин всегда относился с большим уважением и никогда не писал о нем ничего плохого. Напротив, в своих стихах и заметках Пушкин радуется приходу законного государя, который с полным правом занял прародительский престол. В стихотворении 1828 года «Друзьям» он передает здоровый дух нового царствования, намекает на действия, облегчающие участь декабристов, благодарит за свое возвращение из ссылки:

Нет, я не льстец, когда царю

Хвалу свободную слагаю.

Я смело чувства выражаю,

Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил,

Он бодро, честно правит нами.

Россию вдруг он оживил

Войной, надеждами, трудами.

О нет, хоть юность в нем кипит,

Но не жесток в нем дух державный:

Тому, кого карает явно,

Он втайне милости творит.

Текла в изгнанье жизнь моя,

Влачил я с милыми разлуку,

Но он мне царственную руку

Простер — и снова с вами я.[54]

В стихотворении 1830 года «Герой» Пушкин не может скрыть восхищения Николаем I, который в разгар холерной эпидемии прибыл в Москву, чтобы поддержать жителей своим присутствием. Поэт не хотел, чтобы его душевный порыв приняли за лесть, и потому попросил издать эти стихи без подписи. И в дальнейших своих произведениях Пушкин всегда с Россией, с государем, которому желает успеха в труднейшем деле управления великой державой, за которого переживает, как русский человек и дворянин, неравнодушный к судьбам Отечества.

Враги и завистники не могли смириться с тем, что гордый свободолюбивый стихотворец без чинов и связей, без лести и низкопоклонства, со сложным неуживчивым характером сумел завоевать расположение и покровительство государя. Злые языки утверждали, что царские милости к Пушкину вызваны особым вниманием царя к жене поэта, Наталье Николаевне. Эти пустые разговоры и присланный Пушкину издевательский «диплом ордена рогоносцев по царственной линии» — всего лишь грязные сплетни и домыслы, не имевшие ничего общего с действительностью, попытки отомстить за дерзкие стихи и эпиграммы, за истинно русский патриотизм, мешавший прозападной российской элите.

Николай Павлович высоко ценил поэтический гений Пушкина, его честность и верность слову. Отношения царя и поэта не были простыми, но они всегда были взаимно уважительными. Государь, как мог, старался облегчить жизнь поэта, которого после первой встречи назвал умнейшим человеком России, сам стал его цензором, что означало величайшую честь, поднимало Пушкина на недосягаемую высоту. Он прощал Пушкину многое из того, чего не простил бы другим, защищал его от нападок и злословия. Пожалованное ему первое придворное звание камер-юнкера, которое вызвало ряд насмешек «светский черни», на самом деле повысило социальный статус и материальное положение поэта, открыло ему двери во дворец, и это притом, что Пушкин не имел никаких служебных обязанностей. Император не мог сразу дать Пушкину более высокий чин — это было бы неуважением к тем, кто давно несет службу. По некоторым данным, в начале 1837 года Николай I уже собирался поставить Пушкина на следующую ступень придворной иерархии, дать ему звание камергера, но не успел.