Книга Дальше живите сами - Джонатан Троппер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
14:30
У девушки-оператора в банке потрясающая задница. Я имею возможность в этом убедиться, поскольку она встает и отправляется с докладом к начальнику, как только узнает, что я желаю снять шестнадцать из почти двадцати тысяч, оставшихся на нашем с Джен общем счете. Когда она возвращается, я вижу, что у нее и губки очень даже ничего — пухленькие, слегка выпяченные, — а на одной щеке ямочка. И вообще, наверное, она очень сексуальна — в глазах что-то есть, да и жвачку жует вполне эротично. Зовут ее Марианна, это я прямо у нее на груди прочел, точнее — рядом с грудью, на бейджике. А грудь загорелая, небольшая, но приподнятая чашечками бюстгальтера, и очень даже неплохо смотрится в V-образном вырезе кофточки. Думаю, диплома о высшем образовании у этой девушки нет, разве что прошла ускоренный двухлетний курс в местном Элмсбрукском колледже, получила какую-то корочку для проформы и — прямиком на банковские курсы. Она, как все девчонки ее круга, бегает на свидания с парнями, похожими на ее собственных братьев-мужланов с дурацкими татуировками на накачанных торсах — в виде дракона или огромных ртов группы Rolling Stones. Парни эти только дурят ей голову, а потом бросают. Днем ее мачо работают грузчиками, а по вечерам хлещут пиво и смотрят футбол, а она верит в их любовь и в семейное будущее, а разуверившись, спрашивает подружек — парикмахерш, медсестер, вахтерш и секретарш, почему все мужики — жлобы, почему ей никак не попадется хороший человек? И мне до смерти хочется объяснить ей, что я и есть тот самый хороший человек. Последний не-жлоб на земле. Что меня уже несколько месяцев никто не целовал, не ласкал, что у меня стоит на нее, как у прыщавого подростка, но я не просто хочу ее, я хочу влюбиться в нее! Да-да, я буду тебя любить, холить, лелеять, смешить, буду рад выслушать твои мечты и обиды, буду верным, никогда не забуду про твой день рождения, не стану клеиться к твоим подругам и списывать неверность на лишнюю кружку пива, не буду отрываться с приятелями в мужских клубах и возвращаться домой под утро пьяным, со следами помады на всех частях тела… До чего же мне хочется все это сказать! Но я произношу:
— А конвертик для денег можно попросить?
Хочешь знать, куда подевались хорошие мужики? Да вот они мы, у тебя под носом. Только нам наглости не хватает, поэтому ты нас и не замечаешь.
В последнее время со мной это постоянно: шагу не ступить — сразу влюбляюсь. В мире оказалось столько молодых прекрасных женщин! По одной мимолетной улыбке я прочитываю и темперамент и характер и за считаные секунды, пока горит красный свет, проживаю роман, а то и вступаю в брак с женщиной из машины, что остановилась рядом на светофоре. Меня завораживают их ноги, их губы. Их кожа, грудь, волосы… вот они улыбаются, вот хмурятся… шагают, покачивая бедрами, — вальяжно и неспешно… А как они пожимают плечами! Я воображаю не только секс, я воображаю совместную жизнь, знакомлюсь с их родителями, читаю с ними в постели воскресную газету. Я потерял Джен так недавно, я весь — саднящая, незатянувшаяся рана, и мне так не хватает глубинного единения, бессловесного понимания. Я хочу секса и не хочу быть один. Мне не нужны компании и тусовки, мне нужен близкий человек.
Марианна аккуратно упаковывает шестнадцать тысяч долларов в большой, песочного цвета конверт. Ноготки у нее красные, и на этом красном фоне на ногтях обоих безымянных пальцев нарисован еще и желтый закат, а кожа у нее молочная, ослепительно чистая… Я знаю, что мне не суждено целовать эти пухлые губки, что я не увижу ее обнаженной и даже не заставлю ее улыбнуться. Между нами толстое пуленепробиваемое стекло и миллион других преград, которые не описать, не преодолеть. Поэтому я просто забираю конверт и запоминаю ее дежурную улыбку — буду потом зачем-то вспоминать. Из банка я выхожу в окончательно разобранном состоянии, сдувшийся, точно воздушный шарик. Вот такая у меня теперь жизнь…
Уэйд счел за лучшее меня не увольнять.
— Я хочу, чтобы ты ясно понял, — сказал он. — Я тебя увольнять не собираюсь.
С тех пор, как я застал Джен с ним в постели, прошло шесть или семь мутных от слез и паники дней, которые я провел в подвале четы Ли, свернувшись калачиком на кушетке, оглушенный, ослепленный, впадая то в ярость, то в прострацию, то в горе, то в ужас. Короче — я тонул в дерьме.
Сейчас Уэйд восседал за своим бескрайним письменным столом из красного дерева в просторном кабинете, окна которого выходили сразу на две улицы. Стол этот был ему, в сущности, совершенно ни к чему. Да и кабинет тоже. В кулуарах на студии шутили, что кабинет нужен Уэйду, только чтобы удовлетворять жаждущих его внимания практиканток. Ха-ха.
Изображая задумчивость, он растянул губы вширь, обнажив два ряда ровнейших, белоснежнейших, довольно крупных зубов. Если делать шарж на Уэйда, строить его надо на очевидном триединстве: противоестественно идеальные зубы, до нелепости широкие плечи и, разумеется, не ведающий срама ненасытный член.
— Я понимаю, ситуация сложная. Ты меня теперь ненавидишь. Естественно, ненавидишь. И хочешь дать мне по башке дубиной. То, что я сделал, простить трудно, и мне сейчас очень неловко и тяжело. Ты вряд ли поверишь, но я правда сожалею.
Он смущенно улыбнулся, словно признался в какой-то мелкой, слегка постыдной слабости, вроде регулярных запоров или визитов к педикюрше. Потом пожал плечами — этими широченными, сферическими плечищами, которые всегда зазывно поигрывают под любым из его дорогих костюмов. Наверно, я всегда завидовал этим плечам, поскольку мои собственные обыкновенны и унылы до безобразия, а его — точно у стриптизера: надуты и внушительны, что под одеждой, что без одежды. Добро бы он был волосат, как горилла, — попадаются ведь и такие мужики, — но нет, на это надеяться нечего, поскольку Уэйд из тех, кто непременно изничтожает любые признаки растительности на своих замечательных плечах. Он их лазером выводит. Метод не самый надежный, у многих возникают побочные эффекты, но только не у Уэйда. У него все всегда получается. Это у меня наверняка бы возник ожог или полное обесцвечивание кожи. Кому что на роду написано.
Подобно любому другому мужику, наделенному от природы таким торсом, Уэйд метит территорию по-самцовому, физически утверждая свое присутствие: стальными рукопожатиями, мощными хлопками по плечу. Он всегда — победитель. Теперь-то он говорил смущенно, вроде как вину признавал, но это напускное. Все равно из глаз, из ушей, из всех пор так и лезло горделивое самодовольство самца: я доказал свое сексуальное превосходство, я трахнул твою женщину, да так классно трахнул — тебе и не снилось!
— Ты и дальше намерен с ней спать? — спросил я.
— Что?
— Ты и дальше намерен спать с моей женой?
Уэйд метнул взгляд на Стюарта Каплана, молча сидевшего на диване в углу. Стюарт у нас отвечает за все, в частности за работу с кадрами. В последние годы на радиостанции кадровым отделом заведовала целая череда случайных, бездарных людей, и кончилось тем, что после ухода последней дамы Стюарт занялся этим сам. Уэйд все время подшучивает над ним в эфире, обзывает то Стюартом-беззаконником, то Стюартом-в-сюртуке. Они явно встречались в преддверии нашего разговора — обсуждали потенциальные правовые издержки этой скользкой ситуации. У нас, конечно, развлекательный канал, но когда знаменитый ведущий спит с женой своего подчиненного, смешного тут мало. Поэтому Стюарт и присутствует при нашем разговоре: чтобы засвидетельствовать, что меня не уволили или каким-то образом не вынудили подать заявление об уходе.
