Книга Землетрясение в отдельно взятом дворе - Марианна Гончарова

* * *

Это он сначала был такой нежный, трогательный — мы-сами-не-местные, а сейчас-то мы поняли, что взяли в дом отпетого хулигана.

— Кто это сделал, а? — спрашивают Мон-Амура строго, тыкая пальцем в лужу или в разорванные тапочки. Нет, мордочкой мы его не тыкаем, нет. Он у нас особа царственная. В его паспорте всяких записей, не считая разных родительских титулов, больше, чем у меня, жизнь прожившей. А у его мамы столько медалей, как будто она Берлин брала, причем во всех родах войск и со всех направлений одновременно. Поэтому, когда его спрашивают, кто это сделал, Мон-Амур уклоняется от ответа, а чаще скраивает морду, да шо ж это делается, люди добрые, а, обижают мальчика одинокого, от папы и мамы забрали…

А наша старая гвардия — кошка Скрябин, Петрович — кролик, Иннокентий — попугай, коты уличные, которые приходят столоваться и уже прописались у нас на террасе перед домом — Бурбон, Шахтер и Настя В., — они все фыркают, кивают досадливо, как будто приговаривают:

«Говорили мы вам…»

* * *

Позавчера прибегаю домой, а у нас все Линочкины подруги — Чеба, Чербик, Ксюша и Маричка. О, думаю, сейчас будет весело! Ксюшка обычно у нас по перилам катается. Я это люблю — полирует их хорошо своим пузом. Машка все, что в руки ни возьмет, что ни заденет, все падает, бьется, ломается. Ее детское имя в нашей семье Машка-Разрушительница. Чеба (Алинка) просто громко орет, перекрикивая всех и хватая за руки. Чербик (тоже Алина) обычно поет оперные арии — ну так прикалывается. А Линка суетится, бегает туда-сюда, угощает. А сейчас пришла домой — думаю, что так тихо, — а они чинно кофе пьют и тихо беседуют. Причем не все вместе, как у них было раньше, а по очереди. Сначала одна скажет что-нибудь, все остальные слушают, потом другая ответит.

Я так испугалась. Думаю, ну все — взрослые.

А оказалось все гораздо проще — Амур-Мон-Амур изволили почивать. Лежат белым пузиком наружу, башка на подушке, ухи маленькие острые, носик влажный. Лапы сложены на груди — чистый собачий ангел. Девчонки им тихо любовались, боялись разбудить.

Ну а вчера, на праздновании Линкиного шестнадцатилетия, они уже оторвались — сначала танцевали под Агилеру на катке, потом несколько часов кидали шары в боулинге, там даже выпили по глотку шампанского, потом поехали в ресторанчик и там ужинали. Орали, хохотали, шумели, Машка два бокала разбила. Словом, все спокойно — все как всегда. Детский сад.

А потому, что Мон-Амура с ними не было.

* * *

— Мама, мама! Ты говорила, что еще рано учить Амура, — кричит Линка, — а он запомнил команду с первого раза! Я ему говорю «Сидеть!», он садится. И даю ему из ладони кусочек мяса.

Линка ушла на репетицию. Беру несладкое печенье, иду к Мон-Амуру. Мне не верится, что щенок в два месяца может выполнять команды. Командую ему, подкрепляя команду жестом: «Сидеть!» Мон-Амур немедленно садится на попу.

— Ай, молодец, Амур, молодец! — хвалю его и даю угощение. Из ладони, как Линка учила.

— Голос! — подаю ему другую команду.

Он внимательно смотрит, поднимает попу и опять плотно садится.

— Нееет, — говорю я ему. — Голос! Он опять хлопается на хвостик.

— Го-лос! Го-лос! Гооолос!

Песик, не совсем понимая, что от него хотят, но стараясь угодить, чтоб похвалили и дали печенья, кротко протягивает правую лапку.

Я смеюсь так, что малыш пугается и прячется в укромное место, тревожно блестя оттуда глазами.

Амур… Мон-Амур…

* * *

У нас был День города. 550 лет — не кот начхал. В городе — народные гулянья, духовые оркестры, гости со всех концов планеты понаехали, маршируют туда-сюда строем. Ходят колонной нарядные, в прическах, с шарами. Фейерверки, фонари повключали, еще засветло, слепит все вокруг, лазерное шоу, из каждого двора салюты нетерпеливые — нет чтоб ночи дождаться. А у нас дома — интерес другой. Мы никуда — мы люди маленькие, скромные, примус починяем, гуляем с Амуром. Мур, я и Аркаша. Аркаша — это мой садиковский еще друг, партнер по бальным танцам во Дворце пионеров, а также отец моих детей, зять моих родителей. Аркаша, мы его зовем Кузьмич, да. Мы гуляем. Мур весь черный, мягкий, с белой грудью, белоснежными лапами и пыльной круглой попой — такая особенность, объясню дальше. Ему всего три с половиной месяца. Но он умный и экономный. Когда ему интересно, он садится — бережет силы. Вот идем мы мимо наших соседей, а там — американские бульдоги, самые редкие дураки среди собак, чемпионы по глупости. Неучи и гопники. Они видят Мура, их заплывшие глазки наливаются кровью, и начинают они рвать на себе рубахи, плюются яростно, визжат, орут — стоит такой гвалт, что на небе собираются тучи и замолкают от страха птицы. А наш плотно сбитый щенок, любознательный, сразу усаживается поудобней, где стоял, как в партере, и давай безмятежно разглядывать разъяренных американцев, склоняя башку то к одному плечу, то к другому, растопырив зубья в улыбке на всю свою немаленькую бархатную рожу. И выскакивает американцевый хозяин Птира и орет:

— УБЕРИТЕ СОБАКУ!

Да? У него в вольерах — семнадцать голов, а нашего — уберите. Ну понятно, хладнокровие и выдержка нашей лайки кого угодно могут довести до умопомешательства. А тут американцы, в тесных вольерах, без обучения и дрессировки, выращивают их толпами на продажу. Они же вообще, мягко говоря, лабильные. А если правду, то просто истеричные кретины. Бедные.

Ну, я не об этом, гуляем дальше. И вот Мур увидел велосипедиста — интересно же: идет дядька, промеж ног у него сооружение и крутится. Мур в восторге — раз! и сел опять, припудрив пылью попку. И неловко нам с Кузьмичом все время там у него руками елозить, отряхивать под хвостом. Так и ходит вразвалочку, весь бархатный, глубоко-черный, грудь и лапы — белые, а пятая точка — серая.

Приходим на луг, отстегиваем Мура от Кузьмича, и песик начинает носиться. Трава, как водится, ему пузичко щекочет, радостно и беззаботно Мур носится кругами, вспрыгивает всеми четырьмя, раззявив пасть, время от времени подбегая к нам проверить, радостно ли нам тоже и видим ли мы, как ему тут клево, в этом мире, присаживается, заглядывает ликующе нам в лица, ждет подтверждения. Мы улыбаемся, киваем: мол, да, Мур, жизнь прекрасна, иди, скачи дальше. А тут Кузьмичу звонят и зовут в бильярд. Праздник же — все празднуют. Ну, кто не знает, девочки, бильярд — это святое. Зовут, надо идти. (Святого у мужчин, между прочим, есть чуток — бильярд, рыбалка, баня, такое все…) Оставляет нас Кузьмич на лугу, а сам — туда, где море огней.

Мур измотался, устал страшно. Он же еще маленький.

Собираем манатки — мячик, миску для воды, бутылку неполную с водой, — еле телипаемся домой. Он усаживается отдыхать у каждого столба — то жука рассматривает, энтомолог юный, то цветок обнюхивает. А тут еще люди гребут навстречу — интересно же, запахи разные, праздник, ну. Причем интерес двусторонний. И надо отбиваться — все тянут руки погладить мягкую спинку и сделать замечание, что вся собака — красавец, но в конце собаки — пыльно, обтрусить бы. А Мур садится и садится, устал от впечатлений, столько всего интересного. А вскоре совсем прилег, соснуть часок в траве. Ну, я подхватываю его на руки — так быстрей, он не возражает, умаялся.