Книга Полумертвые души. Соседи - Сергей Никшич

– Если нет, так и нечего туда ехать, – резонно отвечал ей Хорек. – Денежки, они не лишние.

– А зачем они тогда нужны, если их нельзя тратить? – не сдавалась Параська. – На кой они мне? Весь год мыть посуду и смотреть на лысые пьяные хари, которые только усами отличаются от задниц, а как придет лето, так даже освежиться невозможно.

– Нужно освежиться – окунись в озере и освежишься. И для семейного бюджета это не разорительно. Ты на дачников посмотри – имели они твою Гваделупу в виду. На кой она им? Покупались, позагорали, а вечером сходили в корчму или клуб – и на боковую. И чуть что – домой, благо до города рукой подать. А ты заладила про какую-то Гваделупу, прости Господи, прямо спасу от тебя нету…

Диалог этот в разных вариациях происходил почти ежедневно до тех пор, пока Хорек не заприметил как-то утром Гапку, которая тащила из сельпо сумку с едой. Хорек, рассмотрев Гапку поближе, сразу же вызвался ей помочь, и та охотно согласилась, во-первых, потому, что привыкла к тому, что она пенсионерка и все должны ей помогать, а во-вторых, потому, что по рассеянности не увидела, как у Хорька при одном ее виде так загорелись глаза, словно в них вставили маленькие электрические лампочки. Кроме того, Гапка совсем забыла, что с Хорьком они одноклассники и что тот когда-то пытался за ней ухаживать, но карты ему спутал Голова. И Хорек сразу же выложил изрядную сумму за то, чтобы серебристый лайнер унес Параську на далекий экзотический остров, а сам принялся подъезжать к Гапке тихой сапой. Продукты из магазина поднесет, замок починит. Даже вызвался ей пол залатать, а точнее, заделать дыру в полу, в которую провалился Голова. И все только для того, чтобы почаще видеть Гапку. А та и вправду была необыкновенно хороша собой – золотые волосы словно рамой обрамляли ее бледное лицо, на котором светились два огромных карих глаза. А фигура… Нет уж, об этом лучше и не рассказывать, потому что бывший пасечник и так совершенно потерял голову. И было от чего. Гапка, однако, не понимала, что тот за ней ухаживает, и на все выпады Светули, которая сразу же Хорька раскусила, отвечала, что той все примерещилось – не может этот старый козел мечтать о чем-то подобном. Дело в том, что Гапка совершенно не воспринимала Хорька как мужчину. Он у нее ассоциировался с ульями, но так как на пчелу похож не был, а воняло от него основательно, то она предпочитала считать его разновидностью вьючного домашнего животного, например козла. Гапка, конечно же, знала, что козлы – животные не вьючные, но в общем ей на это было наплевать. Козел так козел.

Но в один тихий июньский вечер Гапка, которая по обыкновению сидела на крыльце, чтобы видеть, кто куда и зачем идет, и заодно поджидала Наталку, которая последнее время приглашала к себе Гапку все реже и реже, поскольку опасалась, что Гапкины чары могут вскружить голову Грицьку, вдруг почувствовала, что может читать мысли не только свои, но и чужие. Открытие это поначалу ее рассмешило. Она услышала, например, как Светуля ругается с газовой конфоркой, которая никак не желает зажигаться. Гапка вошла в дом и обратила внимание племянницы на то, что те словечки, которых она поднахваталась в ночных клубах, никак не приличествуют юной девушке, не исключено – будущей монахине. Светуля только диву далась – как могла Гапка услышать то, что она про себя шепчет. Но потом решила, что она, наверное, по рассеянности не шептала, а кричала. И этим сама себя успокоила.

А Гапка быстренько оделась – да прожогом к Голове. Стало ей интересно, чем он, так сказать, живет. А Голова сидел у себя в кабинете и поджидал Нарцисса, который почему-то запаздывал и не спешил отвезти его к Галочке, где его ожидал достойный его сана ужин. И вместо жареной рыбки с пивом и крошечными пирожками с капустой, которые Галочка была большая мастерица выпекать, к нему пожаловала Гапка Гапковна в летнем платье, которое бесстыдно, как показалось Голове, подчеркивало ее женственность. Но на всем, что было связано с Гапкой, Голове мерещился знак «Стоп!». И он не принялся рассматривать Гапку как знаток и ценитель, а стал напряженно размышлять, что заставило старую мегеру, замаскировавшуюся под невинного мотылька, притащиться в сельсовет в конце дня. И решил, что, вероятно, главным мотивом Гапки является неумное желание выпить одним залпом остатки его кровушки. «Эх, кобра, – подумал Голова. – И как только я мог на ней жениться? Правда, мне некого в этом винить. Ведь она и тогда была такая, как сейчас, – выпуклая и вогнутая, как гитара.

Вот я и поиграл на ней тридцать лет, да так, что забыл и себя самого, и друзей, да и вообще все. И дожил бы остаток своих дней в мрачном тумане, из которого Гапка с Тоскливцем строили бы мне хари и развратничали за моей спиной. Но я вовремя вывел их начистую воду. И они сейчас, полагаю, не спешат броситься в объятия друг другу, потому как предмет их взаимного тяготения, назовем это так, исчерпан. А Гапка к тому же никогда не забудет прическу, которую ей придумал Тоскливец. Впрочем, она, кобра, такую и заслужила».

Но тут Гапка придвинулась к нему вплотную, и ее юная кровь вскипела в жилах и ударила ей в голову красной струей, застлала глаза, и она перестала управлять собственным телом, которое скрюченными от бешенства пальцами вцепилось в остатки шевелюры на темени у Головы.

– Это я кобра? Я? Я. Которую ты называл нежнейшей Гапочкой и которую всю обцеловывал, как кусок меда? Я – кобра? И прическа у меня была подходящая? Которую мне Тоскливец придумал? А ты, который тридцать лет пожирал мои обеды, говоришь, что лучшего я не заслужила? Так? Так? – говоря так, Гапка надвигалась на Голову, и ее красное от прилива крови лицо напоминало скорее засуровелую обличность индейца, вышедшего на тропу войны, чем лицо нежной юной девушки.

Но тут уж Голова, который до прихода Гапки безмятежно сидел за столом, заранее предвкушая вкусный ужин, сорвался с цепи, чтобы привести в чувство бывшую супружницу и отвадить ее выводить его из столь необходимого ему душевного равновесия.

– Кобра и есть, – безапелляционно заявил Голова, – выползла из своей норы, чтобы ужалить и устроить скандал. А кто ж ты тогда? Посмотри на себя! Выглядишь, как девушка, а сердце у тебя, как у вампира. Только и норовишь крови напиться. Это ты ведь спелась с Тоскливцем, а когда он стал морить тебя голодом, скажем так, по причине своей чрезмерной экономности, так ты пошла на попятную и возвратилась в родную хату, где тебя никто никогда куском хлеба не попрекал.

Надо сказать, что Голова настолько разозлился, что даже не удивился, что Гапке откуда-то стало известно про его мысли. Впрочем, про вампира он, конечно, сказал зря. Вампир оказался той самой соломинкой, которая сокрушила спину верблюда, ибо Гапкина душа и так уже ничего не могла сделать с ее разбушевавшимся телом, готовым покончить с Головой раз и навсегда. А «вампир» подлил еще масла в огонь, и бушевавшая в ее жилах кровь превратилась в расплавленную лаву, и Гапка плавно поднялась в воздух и, как плохо управляемая ракета, понеслась параллельно полу за Головой, который с криком: «Я так и знал, что она ведьма!» улепетывал от нее изо всех сил. Ведьмой Гапка, разумеется, не была, просто злость нарушила какой-то закон физики и ее выставленные вперед пальцы с длинными острыми ногтями вполне могли стать орудием смертоубийства, если бы Baсилий Петрович сошел с той марафонской дистанции, на которую его подвигла бывшая супружница. Надо, однако, заметить, что Голова, как читателю уже известно, внезапно похудел, живот не тащил его к земле и передвигался он довольно резво. А Гапка, хотя она и летала, но периодически наталкивалась на мебель, ибо управлять своим телом в воздухе еще не научилась, и скоро вся она была покрыта безобразными шишками и синяками. А виновник всех ее бед – Голова – по-прежнему, как заяц, петлял между столами и совершенно не намеревался сдаться и признать свою неправоту. К огорчению Гапки, неведомая сила, поднявшая ее в воздух, внезапно иссякла и она плашмя плюхнулась на пол, пребольно при этом ударившись, и горестно возопила: