Книга Русские ушли - Светлана Прокопчик

Для человека из общественных низов бригадир казался слишком хорошо воспитанным. Хотя Майкл думал: это не воспитание, а природное чувство меры. И некоторого такта. К слову, за едой Шанк не чавкал, не брызгал слюной, не крошил и не пачкал вокруг себя и не терпел того же от других. Говорил мало, и никогда — с набитым ртом.

Майкл вычистил тарелку, потянулся за кружкой.

— Погоди, — сказал Шанк. — У нас еще одна порция, — показал на мертвячью тарелку. Ловко разделил куски поровну, половину сбросил себе, остатки подтолкнул к Майклу: — Извини, брат, я руками, ложки сегодня никуда не годятся. Не побрезгуй.

Отличный ход! Майкл готов был аплодировать бригадиру. Очень, очень тонко. С одной стороны, не позволил притронуться к своей еде, то бишь сохранил свой авторитет. С другой — показал, что Майкла унижать не намерен. Но бригадир должен быть один, потому и делить будет он. Только и всего.

А это означало, что бригадиру от Майкла что-то нужно. Серьезное. Вряд ли он почуял неустойчивость своего положения, нет. Что ж, поживем — увидим, решил Майкл.

После завтрака в промозглой столовой на улице показалось еще холодней. Майкл поежился, быстренько задавил истерический позыв при мысли, что вот это — на всю жизнь. О таких вещах лучше не думать — хочется сдохнуть. Но сдохнуть никогда не поздно.

Вагонетка с опущенным бортом. Та самая, на которой каторжники обычно ездили на барщину. Только до прачечной и чистилища ехать всего один перегон, а до цехов целых три. Большинство тут же побросало конверты на пол, а озябшие ладони сунули под мышки. Дураки, вздохнул Майкл, будто не накалывались ни разу. Ведь у них выработана привычка — ездить на работу в этой же вагонетке, но с пустыми руками. Соответственно, торопливо соскакивая у прачечной, многие пооставляют барахло на полу. А за не сданное вовремя белье администрация оставляет без обеда, как непослушных детей — без сладкого.

На вагонетке их возили нарочно. До прачечной можно и пешком дойти, но по пути люди казенное имущество не потеряют, и наказывать станет некого. Администрация не могла такого допустить. Для того и конверты без ухваток делались, для того и поручни в вагонетке под ноль спилили — чтоб легче было позабыть.

Суки.

Майкл забился в угол, присел на корточки, прижав свою ношу к груди. Угловатая и жесткая упаковка мешала согнуться так, чтобы резкий ветер не бросал за пазуху ледяную крупу. Но лишаться обеда Майклу не хотелось. Ему и так придется заново привыкать к стандартной порции.

Вагонетка резко тормознула, многие не устояли на ногах. Майкл покатился по полу, отбивая колени и локти. Ничего, похвалил он себя за сообразительность, если б я стоял, а не сидел на корточках, мог бы и головой о борт садануться.

Под окрики конвоиров каторжники торопливо высыпались на покатую платформу. Вагонетка бодро укатилась назад, а колонна замаршировала к прачечной. Тут же над головами повис первый возглас разочарования, второй… Много, прикинул Майкл, сегодня что-то много рассеянных. Это или из-за дубняка в столовой, или из-за резкого торможения.

В прачечной было холодно и душно. Майкл сдал белье, получил карточку, прокомпостировал ее в автомате у выхода. За обед можно быть спокойным. И нырнул в тамбур.

Прачечную от чистилища отделял узкий проход через двор. Высокие стены обеспечивали круглосуточный полумрак, а расположение служебных зданий — полную безветренность. Пожалуй, единственное место в колонии, где никогда не было сквозняка. Достоинство, естественно, имело оборотную сторону — грязь под ногами тоже никогда не высыхала. И неизвестно, что лучше: ветер и сырой, но чистый воздух или штиль и неистребимая вонь от гнили, химикатов и грязных человеческих тел.

…Первый раз проходя этим двором, Майкл подумал — ему знаком этот запах. Не гнили, а тот, которым тянуло из чистилища. Тяжелый, густой, почти удушливый аромат. А войдя в раздевалку, понял: грибы.

Только лишившись свободы, он на собственной шкуре узнал, чем в действительности пахнут эти симпатичные деликатесики с оригинальным вкусом. Те самые, которыми объедался Борис в общине дерьмовых художников. Тут они не пахли, нет — смердели.

И смердели они трупами.

Майкл в колонии окончательно потерял уважение к мертвым телам. Насмотрелся вдоволь. Здесь постоянно кто-нибудь умирал — от голода, болезней, старости. Или от удавки. Или от собственной небрежности на плантациях. Травились сырыми грибами, тонули в отстойниках. Всякое бывало.

Сосед по камере помер ночью. Надсадно хрипел, потом затих. На прощание обгадился, и по всему продолу до утра воняло дерьмом. Через два дня на барщине Майкл видел, как вертухаи баграми тащат из отстойника тело пацана из девятнадцатой — утонул. От него воняло химией и навозом. Еще через неделю в чистилище по приказу Шанка удавили стукача. Мочалками. Тот извивался, сучил ногами, а в дверях стоял вертухаи и равнодушно глядел в зарещеченное окошко. От трупа воняло мылом и тухлой водой.

Но это частности. Потому что сильней, чем потом или грязью, от всех несло грибами. И от живых, и от мертвых. Вся колония пропиталась. И каждый, кто еще был жив, но уже угодил в эту колонию, вонял грибами и знал, что он тут подохнет.

Потому что под «Вечное солнце» сгоняли людей, схлопотавших пожизненную каторгу.

…Оставив в раздевалке грязную робу, Майкл прихватил мочалку, пайку мыла и отправился выбирать кабинку. Все они были одинаково выщербленные, покрытые известковым налетом и гнилой слизью, но в дальних напор воды обычно бывал сильней.

Здания колонии явно возводились по одному проекту. Длинный коридор-труба, вдоль стен — камеры, столы, кабинки, или что-то еще в зависимости от назначения строения, — а посередине проход. В жилом корпусе, допустим, он был шире, чем в столовой, и назывался продолом, но различия выглядели несущественными. В чистилище кто-то выломал по пять кабинок с обеих сторон в самом центре, отчего образовалась квадратная площадка.

Сейчас на ней пыхтели двое дежурных, готовя «мыльницу». Майкл осторожно обошел скользкий участок, двинулся дальше. За спиной послышался сухой хруст — дежурные связывали мочалки. Пускай.

Неплохая кабинка отыскалась тут же. Стоя еще в проходе, Майкл вывернул краны до отказа и подставил руку, памятуя о недавней «шуточке» администрации. Вроде не кипяток. Даже, мягко говоря, наоборот. Выругался мысленно и, заранее ежась, полез под душ.

Коридор постепенно заполнялся. Каторжники плескались, ежесекундно посматривая на двери — когда же подадут рыбку?

Скрип двери заставил всех замолчать. Майкл тоже выглянул. Сначала в душевую шагнул вертухаи в непромокаемой тунике поверх формы, затем — новенький. Голый, трясущийся, в руках стиснул мочалку и мыло. Ишь, гладенький какой, отметил Майкл брезгливо. Упитанный. А губки-то побелели, и в бегающих глазах — паника. А они все такие, новенькие. Все ло-ценые, ухоженные, с блестящей кожей без признаков растительности, с мягкими, красиво подстриженными волосами на голове. Майкл тоже таким прибыл. Сейчас от его некогда роскошной шевелюры остались клоки, а кожа от местной воды превратилась в шкуру. Порой Майклу казалось, что еще немного, и он обрастет чешуей. Иногда зародыши чешуек отрывались, под ними нарастали зудящие болячки. А новенький был мягкий, как червяк. И такой же противный.