Книга Туман на родных берегах - Дмитрий Лекух
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, у них тут есть неплохая ростовская «Наша марка».
Элегантные, тонкие папиросы дорогого и крепкого турецкого табака.
С длиннющим мундштуком, в котором прячется спасающий легкие от густой никотиновой смолы двойной ватный фильтр.
Никита такие одно время курил, но потом все-таки вернулся к привычному питерскому «Дюшесу»…
Покачал головой, даже и не поймешь, одобрительно, или отрицательно.
Так.
Нейтрально.
Турецкоподданные, говоришь?!
– Знаю, конечно, – фыркает, продувая папиросу. – Евреи – изобретательная нация, и за счет принятия подданства султана умудрялись избежать заключения за чертой оседлости. К вам и к вашим предкам, Осип, полагаю, это не относится…
– Правильно полагаете, – кивает в ответ. – Отец принял православие еще задолго до смуты, был русским купцом второй гильдии. И до смерти ненавидел большевиков, потому как считал, что только из-за них не успел расторговаться до первой. Очень уж хотел быть купцом первой гильдии, говорил, – звучит! А вы, Никита, полагаю, из коренной петербуржской аристократии?
Ворчаков отрицательно покачал головой.
– Ошибаетесь, Осип Беньяминович. Я хоть из потомственных дворян, но из мелких, разорившихся еще к середине прошлого столетия. Действительно знатных, но чересчур нищих для аристократии. И потому не нашедших ничего лучше государевой службы…
Шор фыркнул одновременно с поднявшейся и фыркнувшей не менее выразительно шапкой пены над медной туркой, исторгающей божественный аромат.
Ловко сдернул ее с мангала, и, не давая остыть, разлил густой дымящейся струйкой по не самым микроскопическим чашкам.
– Это, – поясняет, – пусть турки с итальяшками над своими наперстками колдуют. А нам с вами сегодня работать и работать…
Работа началась даже раньше, чем они предполагали.
Некто неизвестный позвонил в полицейский участок, соседствовавший со зданием, в котором располагалcя Одесский уголовный розыск, еще ранним утром, когда они только заканчивали завтракать.
И рассказал, где находится специальный пакет «для господ начальников по делу Евгения Катынского».
«Хвоста» звонившему повесить не удалось, не успели.
Слишком коротким был звонок, и пока разобрались, у общественной телефонной будки неподалеку от железнодорожного вокзала уже никого не было. Торговка жетонами сообщила: молодой приезжий, даже толком не загорелый, обычного телосложения, в холщовой летней кепке, дорогой льняной косоворотке, белых парусиновых ботинках и круглых интеллигентских очках.
Ни цвета глаз, ни цвета волос, ни особых примет, кроме твердого, северного, скорее всего петербуржского выговора.
Полицейский шпик, тершийся неподалеку, внимания на него не обратил: приезжий и приезжий, мало ли их тут названивает.
У него, у шпика, другая задача.
Шор, узнав об этих обстоятельствах, долго и восхищенно матерился.
Ворчаков его понимал.
Оставалось только изучать пакет, умело подброшенный в окно одного из расположенных на первом этаже следственных кабинетов того полицейского участка, куда впоследствии и позвонили…
В пакете содержались фотографии привязанного к стулу Евгения Катаева-Катынского, подтверждающие, что тот жив.
И три машинописных листка с четкими инструкциями по передаче выкупа: какая сумма, какими купюрами.
Ну и так далее.
Обмен предлагалось провести следующим утром, на месте прежних переговоров. Отдельно оговаривалось, что ни в коем случае не должен быть задействован «никакой ОСНАЗ» (откуда они про ОСНАЗ прознали?!), иначе обмен будет признан несостоявшимся.
А судьба «писателя Катынского» останется неопределенной.
По мере чтения становилось все более очевидно, что письмо писал кто угодно, только не уголовники.
Политика.
И к бабке не ходи.
Но и на господ максималистов, сиречь большевичков, тоже почему-то было не похоже.
Чисто по почерку.
Что-то тут было определенно не так.
Определенно…
К обеду порывы ветра усилились, на море пошли знаменитые белопенные «барашки».
Скрытые посты наблюдения были расставлены, выкуп – как просили, мелкими ассигнациями, – приготовлен.
Делать было совершенно нечего.
Только ждать.
Они еще раз обсудили план операции, согласовали уже согласованные детали, и наконец решили прогуляться.
На набережной к тому времени уже прилично «раздуло», и им ничего не оставалось, кроме как, забившись в одну из многочисленных кафешек, давиться там либо горьким турецким кофе, либо безвкусным «массовым народным» новороссийским пивом под неизменные шпикачки.
Либо направить стопы в сторону полюбившегося Ворчакову хозяйского дворика и попытаться перекусить все-таки «по-домашнему».
Нетрудно догадаться, что они выбрали.
Родственница начальника Одесского угро, помогавшая по хозяйству, готовила вкусно.
К тому же в доме у Шора имелась специальная телефонная связь, а Ворчакову было нужно сделать несколько звонков в Москву по максимально защищенной линии.
Можно и при Осипе позвонить.
Он явно из ближнего круга.
И совершенно искренне, хоть и по несколько иной причине, предан Валентину Петровичу.
Сделал звонки, кивнул одобрительно в спину тактично прикрывшему дверь с другой стороны Осипу Беньяминовичу.
Поговорил с кем надо.
Крикнул Осипу, что можно уже и возвращаться.
И незачем было уходить.
Закурил папиросу из предпоследней пачки «Дюшеса», уставившись на очередной пейзаж австрийского модерниста, украшавший стены Шоровского кабинета, как выяснилось, не только на работе.
Усмехнулся задумчиво.
– А знаете, Осип, что особенно любопытно: у этого Адольфа биография до семнадцатого года – точь-в-точь биография нашего любимого Вождя и Учителя, вы не замечали? Романтика патриотизма, добровольного служения отечеству на фронтах мировой войны, увлечение искусством. Отравление газами. Я как-то общался с этим Гитлером в Австрии, они даже кашляют одинаково, немного глухо и нервно. Ранение в ногу, которую они одинаково приволакивают. А вот, смотрите, какая удивительная судьба. Один – художник, женатый, уж извините за напоминание, на еврейке: да, замечательно талантливый, я его работы очень ценю. Хоть модернистов и недолюбливаю в принципе. Простите – воспитание. А другой, – Вождь Великой Империи, призванной рано или поздно принять венец мирового господства. Не правда ли, удивительно?!
