Книга Декабрь без Рождества - Елена Чудинова

«А-ах! — женщина в странном ужасе прижала ладонь к груди. Колени ее подогнулись, она привалилась к косяку, чтобы не упасть».

«А ну стой!! — Артишоки поскакали по утоптанной земле. Девушка, названная Бабеттой, теперь держала в руках не корзину, а старого вида пистолет, невесть откуда взявшийся. — Парижанин, слышишь, курок взведен и все в стволе — и порох, и пыж, и пуля молотком накрепко забита! Ну-ка подними руку, в которой повода нету!»

«Лучше помоги своей матери, ей худо, — возразил Платон Филиппович. — Я не враг, дитя, нето б не стал говорить, что ты не насыпала мелкого пороху на полку».

Женщина, все еще прижимая руку к груди, потихоньку сползала по косяку и наконец опустилась на обманувшие ее колени. Ощутивши хоть в эдаком положении опору, она вновь обратила к Роскофу побелевшее лицо.

«Платошка… Бова-королевич… — певуче простонала она на самом что ни на есть русском языке. — Глазки те ж, что и в полтора годочка были…»

«Прасковья! — Платон мигом спешился и подскочил поднимать давнюю свою няню».

«Убери свою железяку от греха, Бабетта! — Прасковья, охнув, распрямилась. — В сердце аж из-под лопатки вступило, эдак ведь и убить можно старуху!»

«Никакая ты не старуха, Параша, ты ж одних годов с маменькою! — Платон все прижимал женщину к сердцу, смутно узнавая знакомое покойное тепло ее тела».

«Э, брось, лет-то одних, да разные у нас лета… — Крепко ухватив Платона за плечи, Прасковья чуть оттолкнула его, чтобы вглядеться в лицо. — Материны глаза, серые, да синяки, вишь, под ними, тоже, поди горазд наяву грезить… Как она там, касатка моя, не шибко небось здорова?»

«А пороху-то я бы насыпала, коли что, — не то чтоб обиженно, но с достоинством произнесла девушка, засовывая руку в карман передника. Нечто, похожее на прибереженную для скотины горсть плохой соли, явилось на свет. — Отец не велел хранить оружие в полной готовности. Я в миг до нее довожу, не успеете Божью Матерь восславить, сударь, простите, принц».

«Артишоки собери! — прикрикнула Прасковья. — Да живо на мызу за сестрами!»

«Стало быть, верно я догадался, это дочь твоя, — рассмеялся Платон. — Как же ее имя?»

Спрошено было вслед. Зеленые шары на палках воротились в корзину, а девушка уже бежала прочь от дороги: из-за огромной ее шали, накинутой на голову, казалось, что вдоль межи несется бесформенный черный куль.

«Это моя меньшая… Отцова любимица, — усмехнулась Прасковья. — Имя ей Элизабет, в честь покойницы-барыни. Старшая Элен, это в наших краях редкость. Зато середненькая Катрин, Катринок здесь пруд пруди. Да сам их увидишь».

«У тебя только дочери? — спросил Платон, немного боясь услышать ответ: неужели Молох революции прошел уже и по этой молодой поросли?»

«Не только дочери, — загорелое лицо Прасковьи помолодело из-за лукавой улыбки. — Есть и сыновья, и зять уж есть. Все живы-здоровы, да только повидаться с ними нелегко. Трое за морем, здесь подолгу не живут, небось понятно, почему. Только один сынок в наших краях, Филиппушка. Да что ж ты стоишь, Платон, в дом проходи, в дом!»

«Чем же вы живы тогда, как управляетесь с землею? — Платон словно узнавал комнату с набитым до каменной твердости земляным полом, с резным шкафом-кроватью, с недоступной мышам полкою для хлебов над обеденным столом».

«И, полно… Не землей живы! Три четвертины земли у нас отдыхает, с девками управляемся только на семью, на продажу ничего не растим, — Прасковья сновала меж столом и буфетом, собирая на стол. — Ну да у Мартына дело хорошо поставлено, сам и в море-то редко теперь ходит, незачем. И то ладно, довольно наутюжил воды… Сколько ж я на родном-то языке не говорила, подумать страшно… Вроде и слова легко идут, а ровно маленько заржавели… Да ты о маменьке, о маменьке рассказывай…»

Рассказов достало надолго. Уж явились Элен и Катрин, на одно лицо с Элизабет, только постарше, прибежал с ними на удивленье длинноволосый мальчуган годов шести, оказавшийся Парашиным внуком. Но наверное ли этот человек, еще вовсе не старый, но с инеем в морской бороде и в волосах, словно с мороза, вошел он в дом с полным ягташем перепелок, был тем самым Ан Анку, в коего играл в детские годы Платон Филиппович?.. Синие глаза его поблекли до небесной голубизны, бронзовое лицо избороздили морщины.

«Святой Гирек, благодарю тебя за то, что дожил до этого дня! Благодарю святого Вигора и Белую Даму! — Старый шуан легко опустился на колено и прижал руку Платона к губам. — Я умру, исполнив обещанье, данное моему сеньору!»

«Так дед вправду написал для нас книгу? — Все было так просто, словно Антуан де Роскоф уведомил внука о завершении своего труда пятничной почтою. — Она здесь, у вас?»

«Не здесь, понятное дело, не здесь, но ты получишь ее, молодой Роскоф».

Разговоры шли и шли, шли покуда Парашины дочери ощипывали птицу, а Параша собирала на стол, шли за ужином, состоявшим из похлебки с дичиной и тех самых вареных артишоков, шли за жбаном крепкого сидра, который Платон с хозяином дома распили после ужина вдвоем… Каким потрясением явилось для Ан Анку и Параши, что Филипп Антонович, давно поминаемый ими за упокой, умер вовсе недавно! Память отказывалась враз впитать все, происшедшее за два с лишним десятка лет… Как понял Платон Филиппович, Ан Анку отнюдь не счел республиканскую власть резоном для того, чтобы завязать с контрабандою, но напротив, держал теперь в руках множество натянутых по всему побережью незримых нитей… Сыновья Антуан и Ален вместе с Ивоном, мужем Элен, были тремя его правыми руками: семья понемногу богатела. Чем занимается второй сын, Филипп, Платон не успел спросить, задремавши прямо за столом. Он крепко проспал часа три в гостевой чердачной горнице, однако же около полуночи пробудился. Странная штука — сон! Иной раз уснешь одетым на попоне, с седлом под головой, а выспишься как дома на пуховиках. А бывает, что на эдаком вот мягком тюфяке, источающем пряный запах сухих водорослей, на белоснежных простынях и под теплою овчиной — проснешься и не можешь сомкнуть глаз. Быть может, был он слишком взволнован и взбаламученные нервы вырвались на волю, едва умалилась придавившая их телесная усталость? В доме было тихо… впрочем, не совсем. До него донесся шепот. Осторожно выглянув в дверной проем, Платон увидал две фигурки, рассевшиеся на крутой лесенке, словно птицы на ветках. Повыше сидела Элизабет, на две ступени под ней младший Мартен, сынишка Элен.

«Все ты выдумала, Злая Горлинка — недовольно говорил ребенок».

«Ты просто трусишь мне верить, Каменный Пастушок, — возражала девушка. — Ну посуди сам, коли камни, из коих наша ферма сложена, вытесаны много-много лет назад, для могил Черных Хозяев, то и владеть домами по чести нам с ними поровну! Днем-то понятно, все наше, а уж ночью, ночью — ихнее, когда мы спим».

«А мы сейчас не спим! А их нету!»

«Они-то есть, просто у тебя сейчас закрыты те глаза, которыми их можно увидеть, — хмыкнула Элизабет».

«А как их открыть?»

«Только одним способом — закрыть те, которыми глядишь сейчас. Вот что ты видал во сне прошлой ночью?»